Наталья Дмитриева - Алхимики

Сесса оглянулась: на столе рядом с лампой стояли кубки, чаши, бокалы и кружки, тарелки с присохшими остатками пищи и два таза с грязной водой. Между ними валялись мятые листы тонкого пергамента: одни были исписаны вдоль и поперек, другие — покрыты рисунками, на иных же не было ничего, кроме жирных пятен. В комнате царил беспорядок, но не сиюминутный, а прочный, устоявшийся. Даже перевернутая скамеечка, случайно сдвинутая в сторону, оставляла на пыльном полу четкий отпечаток. Вздохнув, девушка принесла с кухни воду и чистое полотно и стала осторожно смывать гарь с хозяйского лица. Под ней обнаружился большой ожог — правую сторону ото лба до шеи покрывали свежие волдыри, такие же были у Зварта на обеих кистях, а ногти обуглились и почернели.

Холодная вода не привела бюргера в чувства, зато стонал он почти непрерывно.

— Он не умрет? — Госпожа Мина схватила служанку за руки. — Скажи мне, он не умрет?

— Нет, но он сильно обжегся. Правый глаз совсем заплыл. Бедный господин Хендрик! Как такое могло случиться?

— Он держал в руках лампу, но слишком сильно наклонил ее, и горячее масло вытекло ему на лицо, — чуть слышно прошептала госпожа Мина.

Сесса нахмурилась и вынула из раны крохотный осколок.

— Откуда это? А вот еще! Его будто возили по битому стеклу! Надо бы позвать лекаря…

С минуту хозяйка размышляла, потом покачала головой.

— Нет, приведи Симона ван Хорста, он знает, что делать.

— По стеклу?.. — пробормотал Ренье себе под нос. Пользуясь тем, что на него не обращают внимания, он незаметно рассматривал листы на столе. Потом украдкой сунул один за пазуху.

Сесса ушла за аптекарем. Госпожа Мина оттерла слезы и неприязненно посмотрела на пикардийца. Ренье видел, что она стыдится недавних чувств, жалеет, что нашлись свидетели ее слабости, и хочет, чтобы теперь он ушел — все это ясно читалось на ее лице, вновь ставшем холодным и замкнутым. Но произнести вслух женщина не решалась. А пикардийцу до смерти хотелось попасть в комнату за гобеленом, и он надеялся, что госпожа Мина хоть ненадолго отвлечется и даст ему возможность туда заглянуть. И оба, не отрываясь, смотрели друг на друга: она — со страхом и недоверием, он — еле сдерживая нетерпение, а на кровати ворочался и стонал покалеченный Хендрик Зварт.

— Где мой племянник? — наконец спросила госпожа Мина.

— Гуляет вместе с ветром, — ответил школяр.

— Найди его и приведи его домой, — велела она.

Ренье не хотел уходить, но ему пришлось сделать это, когда явился аптекарь — плотный, приземистый человек с сальным лицом, возвестивший о своем приходе терпким запахом пота и гвоздики.

На лестнице школяр столкнулся с Сессой — служанка несла корпию и полотно для перевязки.

— Ты веришь, что он опрокинул на себя лампу? — тихо спросил Ренье, взяв ее за локоть. Девушка посмотрела на него сердито и тоскливо:

— Эти люди приняли вас в своем доме, разделили с вами кров и пищу. Вам, видать, этого мало — хотите и души их вывернуть наизнанку? Оставьте, ваша милость… За свои дела они, как и все грешники, будут держать ответ перед Господом, но не вам их судить.

— Тогда молись, чтобы Бог отпустил им прегрешения, — без улыбки посоветовал ей Ренье.

Пока пикардиец тешил двух демонов — жажду и любопытство, его друг бродил по темным улицам Ланде, обуреваемый совсем иными чувствами.

Андреас шел, не разбирая дороги; его мысли постоянно перебегали с предмета на предмет, то представляя картины этого дня с необыкновенной ясностью, то погружаясь в туман сладких грез и соблазнительных видений — и он не мог отделить одно от другого. Ноги сами привели школяра к каналу Влюбленных: в этот час по его пустынным берегам гулял только ветер, а вместо смеха и голосов был слышен лишь шелест камышей и стук, с которым сталкивались привязанные у берега лодки. Охваченный непонятной истомой, Андреас бросился на землю под липой, возможно, той самой, под которой Йоос шептал нежности на ушко Сессе. И хотя вполне возможно так же, что под ней сидел не он, а еще какой-нибудь красильщик, или ловец птиц, или разносчик, или лучник, или сукновал со своей подругой — слова, произносимые здесь, никогда не менялись и в будущем должны были остаться прежними. Сейчас эти слова звучали в душе Андреаса, и ему казалось, что они отпечатаны на древесной коре и повторяются в шорохе листьев, как нескончаемое эхо. Школяра бросало то в жар, то в холод, и он сам не знал, чего хочет больше — то ли взлететь выше звезд, то ли умереть и опуститься под землю.

Впрочем, несмотря на волнение, овладевшее им с того момента, как он увидел Барбару Вальке, Андреас вполне отдавал себе отчет в том, что с ним происходит. Он был влюблен, как это случалось уже не раз; страсть поднималась в нем, подобно приливу — решительно и неотвратимо, но у него еще хватало сил, что сдерживать ее. Чуть улыбаясь, почти с насмешкой он думал о своей даме. Сесса говорила, что она вдова, и в церкви эта женщина являла собой воплощение добродетели. Все же она первая подала ему знак, начальная фигура в танце любовного заигрывания принадлежала именно ей. Она, Барбара, привлекла его внимание, внезапно открыв перед ним лицо — то был ее вызов, брошенный мужчине, жест, исполненный большего соблазна, чем откровенная нагота. Под плотной темной накидкой, скрывающей фигуру до самых пят, на ней было открытое платье, а вуаль прятала от нескромных взглядов отнюдь не вдовью печаль. Жажда удовольствий — вот что читалось в ее глазах; точно также на Андреаса смотрели и другие женщины, почти все, каких он встречал. Они сами приходили к нему; любовные победы не стоили школяру никаких усилий, и он привык принимать их, как дань тому, чем наделила его природа. Андреас был молод и еще не испытал пресыщения, его естество с радостью откликалось на зов женской плоти. Барбара Вальке не отличалась от остальных — но сейчас, думая о ней, школяр чувствовал, как все прочие словно отступают в тень.

Вскочив, Андреас подошел к воде. В холодной темной глубине ему чудился образ возлюбленной, но, как ни старался, он не мог увидеть ее отчетливо. Память подбрасывала лишь детали: пронзительный взгляд из-под длинных ресниц, маленький жадный рот, открытая грудь… Она манила его, подобно русалке, и исчезала, стоило лишь моргнуть. Андреас опустил руки в воду, резко плеснул себе в лицо, полными горстями лил на голову, но не мог избавиться от наваждения. Кровь его кипела, в ушах стоял гул.

Потом к школяру вернулась способность рассуждать. Он пожалел, что не сумел выведать у служанки, где живет Барбара Вальке, но дал себе слово непременно разузнать. Сделать это было не так уж и трудно: конечно, утром его дама будет в церкви, и в этот раз он сможет за ней проследить.