Владимир Москалев - Нормандский гость

И Эмма вновь забилась в рыданиях. Почувствовала – ноги уже не держат, и прислонилась к стене. Полезла за платком. Вспомнила, что его нет, и уткнулась лицом в полу мантии. Подождала, пошмыгав носом, пока пройдет. И успокоилась было, пошла опять. Но лишь сделала шаг, как увидела Людовика. Вот он бежит к ней, раскинув руки – маленький, ему нет еще и восьми. «Мамочка, мамочка, а меня кошка оцарапала. Я хотел с ней поиграть, а она мне когтем по руке… смотри!» И показывает ей руку повыше кисти с длинной красной царапиной, потом с гордостью добавляет: «Но я не заплакал, потому что я мужчина и мне нельзя плакать. Верно ведь, мама?»

Эмма вскрикнула и бегом устремилась к креслу. Упала в него и дала волю слезам, поняв, что их уже не унять. Сколько еще дней будет рваться пополам ее сердце, она не знала, сколько при этом выплачет слез – догадывалась, но бороться с тем и другим она не могла. Людовик – последнее, что оставалось у нее в жизни, что доставляло ей радость и вызывало желание жить. Уже не ради себя, а ради него, ведь он всегда был и останется для нее самым дорогим сокровищем, которого только может желать женщина, о котором мечтает каждая мать.

Эмма горестно вздохнула, вспомнив недавние события. Между ними все-таки пролегла тень отчуждения. Сыну и невдомек было, какая боль тогда терзала сердце его матери. Всему виной Лотарь с притязаниями на Лотарингию. И она не смела подать голос против. Когда его не стало, она приняла сторону Адальберона и сблизилась с империей. Да и могла ли иначе, ведь императрица была ее матерью. Людовик не хотел этого понимать и пошел по стопам отца, следуя его заветам и совершенно забывая, что Аделаида все же его бабка. Однако Бог упорно не желал нападок франкского короля на империю. Людовику говорили, что глас божий вещает об ошибочности его планов, но он не слушал. Однако осознал свою ошибку, одумался и протянул-таки руку дружбы бабке своей, да видно поздно. Летел уж меч божьей кары на него, и не остановить его было. Так расплачивался за свои грехи Лотарь, так расплатился за грехи отца его двадцатилетний сын.

Мысли, обгоняя одна другую, стрелами проносились в голове Эммы, каждая выхватывая какой-то эпизод из прошлого и тут же унося его прочь, чтобы дать место другому. Закрыв глаза, она сжимала ладонями виски и пыталась унестись в мыслях за этими стрелами воспоминаний, но не могла, их было слишком много и они были быстры. Одна вдруг задержалась в пути, повисла в воздухе, будто вонзившись в дерево, мимо которого со свистом пролетали ее сестры, и Эмма подумала, что сын был бы жив, не случись той злосчастной охоты. И кто его только надоумил! Кто же, как не Герберт, Людовик говорил об этом. А ведь мог бы отказаться, да и она хотела было запретить ему, но разве он послушал бы после их недавней размолвки? Кто смог бы его остановить? Никто, пожалуй. Да никому это и в голову не приходило, кроме…

Эмма вздрогнула, схватилась рукой за сердце. Эта девушка!.. Вия!.. Ведь она предупреждала его тогда, оберегала, заклинала не ехать, чувствуя грозящую ему беду! Она умеет предвидеть, угадывать, Людовик сколько раз говорил об этом. И тогда, в этот день… О, небеса! Ведь она, эта девочка-провидица, посланная, быть может, ангелом-хранителем из заоблачных высей, высказывала опасения и умоляла не отпускать сына на охоту! А она? Что же она в ответ? Лишь рассмеялась в душе, приписав ее предостережения неуемной фантазии взбалмошной девчонки, которой неизвестно что взбрело в голову! Святой Боже! Что она наделала! Почему не послушала тогда эту маленькую вещунью, которая хотела уберечь ее сына от смерти?! Почему не бросилась тогда в его покои, не упала ему в ноги и не закричала, закрывая путь своим телом: «Не пущу!!! Вели изрубить свою мать мечами, только тогда ты сможешь выйти отсюда!» Но не сделала этого, не послушала совета, пренебрегла! Значит, это она виновата?.. Выходит, отпустив сына, она посылала его на смерть! Но ведь знала об этом, ее предупреждала Вия! Так почему же воспротивилась, почему не послушала?! Кто она после этого?.. И острой иглой больно кольнуло в мозгу: убийца!

Эмма вскричала и, уронив лицо в ладони, снова зарыдала. Но вдруг замерла, мокрые пальцы медленно поползли вниз, остановились на губах и прилипли к ним, сдерживая готовый вырваться вопль отчаяния и стыда. Пресвятая Дева Мария! Как же она обошлась с Вией? Как отблагодарила за ее тревогу, которая не ранила ни одно сердце, не всколыхнула ни одно сознание?.. Назвала ведьмой! И это публично, при всех! Матерь Божья! Как же разрывалось тогда сердце этой девочки, кто может сказать! Как больно было ей слышать такое о себе! Ведь она хотела добра, мечтала спасти жизнь королю, ее сыну, а вместо этого… Эмма до боли закусила палец. Как не поразил ее тогда на месте гром небесный за эти слова: она, его мать, назвала ее убийцей! Ее! А надо бы себя!!! Мало того, увидев в ней соперницу, она настолько перестала владеть собой, столь обезумела, что, презрев свой высокий пост и опустившись до нее, бедной музыкантши, приказала ее убить! А ведь эту девочку любил сын, говорил, что умная, грамотная, добрая – настоящее сокровище… А она к ней – убийцу!..

Эмма вскочила с места, резко повернулась к дверям:

– Ко мне! Скорее! Кто-нибудь!

Вошла перепуганная камеристка, открыла было рот, но Эмма опередила:

– Немедленно приведи сюда Вию! Разыщи, где хочешь! Ступай же, не медли!

Камеристка побежала по коридорам, а Эмма так и осталась стоять возле кресла, глядя воспаленными, мокрыми глазами на дверь…

Вия вошла, бледная, и, сделав два шага, остановилась в растерянности. Думала увидеть львицу, а встретилась с раненой ланью, у которой от боли слезы в глазах. Все же, следуя этикету, подошла ближе, сдержанно поклонилась и застыла с поднятой головой, но глазами, устремленными на рыжие квадраты пола под ногами. Между ними шагов пять, меньше нельзя. Обе знают это. Но королева-мать неожиданно пошла навстречу и остановилась совсем рядом, рукой достать.

– Я помешала тебе? – мягко и участливо спросила Эмма, ломая пальцы на руках. – Ты, наверное, была занята?

– Пусть это вас не беспокоит, ваше величество, – сдержанно ответила Вия, не поднимая глаз.

– Я понимаю, ты удивлена… и вправе ненавидеть меня.

– Я не имею такого права, – был холодный ответ.

Эмма взяла руки Вии, подняла их и стиснула в своих горячих ладонях.

– Прости меня, девочка, если сможешь, – тихо проговорила она и добавила, чувствуя, как задрожали губы: – Я несправедливо обидела тебя тогда… Я была не права…

И замолчала. Вия подняла глаза и обомлела: стоя прямо против нее, королева-мать плакала, не стыдясь своих слез.

– Что вы, ваше величество, – Вия попробовала высвободить руки, – разве могу я сердиться, ведь вы королева.