Джон Биггинс - Австрийский моряк

Несмотря на неурочный час, не стану отрицать, она выглядела чрезвычайно привлекательно. Она вошла, и я закрыл за ней дверь.

— Лизерль, это такая изысканная шутка с твоей стороны? Пожалуйста, скажи мне, потому что ночью я очень плохо спал, и боюсь, что мое чувство юмора слегка притупилось.

Она положила холщовый рюкзак на стол.

— Давай, Отто, дорогой, одевайся. Мы идем на прогулку.

— На прогулку? Ты в своем уме? Который час, бога ради?

— Половина пятого утра, и мы идем в горы. — Она улыбнулась, и её темно-зеленые глаза сверкнули. — Правда, герр командир, я и подумать не могла, что выдающийся капитан австро-венгерской подводной лодки будет так волноваться, что его разбудили до рассвета.

— Но прогулка по горам, в такой час...

— Дорогой, или прогулка, или проведешь остаток дня с моими родственниками. Теперь ответь мне честно, что бы ты предпочел?

Я согласился, что предпочел бы гулять по горам, если понадобится, и босиком. Попросил ее выйти, вымылся и побрился, оделся и натянул подбитые гвоздями форменные ботинки. Она вручила мне охотничье ружье "на случай, если встретим медведя", и мы прошли через ворота, как раз когда поднимались слуги, чтобы начать дневную службу в замке. Они нас не заметили.

Должно быть, мы производили странное впечатление, когда взбирались по горной тропе через лес: стройная, симпатичная молодая женщина, но с венгерско-латинской внешностью, возможно, английская гувернантка на отдыхе в Швейцарии, в сопровождении военно-морского лейтенанта в галстуке-бабочке и накрахмаленной рубашке. Но поблизости не было никого, кто бы мог заметить несоответствие в нашем облике. Тропа уходила высоко вверх по склону горы, и не прошло и часа, как мы уже сидели под кронами деревьев, ели на завтрак бутерброды с салями и варили кофе в армейском котелке над костром из хвороста. Я обнял Елизавету за талию. Мы сидели под первыми лучами утреннего солнца, наблюдая, как клочья тумана рассеиваются со склонов под нами. Далеко внизу виднелся замок Келешвар, взгромоздившийся на уступе скалы.

— До чего же они ужасны, правда? — через некоторое время сказала она.

— О ком ты, любимая?

— О Келешваях, глупыш. О ком же еще?

— Прости, не могу согласиться с тем, что приемная семья моей будущей жены ужасна, даже если это правда.

— Весьма дипломатично. Да, отдаю им должное, они взяли меня и Ференца, когда погиб папа, и сделали для нас всё, что могли. И я даже люблю их по-своему, по крайней мере, тетю Шари и дядю Шандора. Но все-таки каждый вечер благодарю Господа, что выросла за границей, а когда началась война, сумела удрать в Вену, потому что если бы я провела всю жизнь здесь, то стала бы такой же кошмарной, как и они.

Она резко повернулась ко мне, ее горящие глаза встретились с моими.

— Скажи-ка, вчера вечером они прислали тебе девушку?

— Что?.. Да, нечто подобное произошло.

— И что же, ты...

— Боже ты мой, конечно же нет! Да за кого ты меня принимаешь?! Я выставил бедняжку за дверь и грозился сломать шею дворецкому твоего отца. Но скажи ради бога, это что, традиция замка Келешвар — присылать гостям посреди ночи обнаженных девиц?

Елизавета вздохнула.

— Да, боюсь, что так. И не только гостям. Болван Миклош называет это "попользоваться деревенскими девицами".

— Ясно. А как на это смотрят деревенские мужчины? Надо думать, у девушек есть отцы, братья и возлюбленные.

— Они ничего не могут с этим поделать. По крайней мере, так было раньше, но теперь, похоже, всё начинает меняться. Ты знаешь, что у Миклоша был старший брат?

— Нет. И что с ним сталось?

— Это было года четыре назад. Он "попользовался" одной деревенской девушкой, и ее жених однажды вечером набросился на него из засады с лопатой. Подкрался сзади и рассек голову пополам до самого подбородка.

— Блестяще. Жаль, что он не поступил так же и с Миклошем. Его схватили?

— Нет, он сбежал. И поэтому жандармы схватили его брата и повесили в тюрьме Кронштадта после десятиминутного суда на венгерском без переводчика. Дядя Шандор и другие судьи сказали, что даже если бы он этого не делал, то вполне мог бы, только дай ему малейшую возможность. И конечно, это правда.

— Чудесно. Теперь я понимаю, почему ты не хочешь здесь находиться.

Мы затушили костер и продолжили взбираться через лес. Елизавета шагала впереди, изящно покачивая бедрами, я шел за ней следом с карабином и рюкзаком. Мы поднимались вверх, пока дубовый и буковый лес не сменился сосновым и березовым. Затем совершенно неожиданно мы оказались на краю большого луга на вершине горного хребта, думается мне, на высоте около двух тысяч метров.

— Великолепно, не правда ли? — сказала Елизавета, немного задыхаясь в разреженном воздухе. — Мы с Ференцем раньше часто приходили сюда детьми, когда убегали из замка. Давай отдохнем немного. Становится теплее.

На солнце было удивительно жарко. Я постелил свой китель, а она сняла жакет, легла на спину и закрыла глаза, наслаждаясь солнечным теплом. Я прилег рядом на локте, восхищаясь безмятежным совершенством ее лица: такого изящного, но без всякого намека на хрупкость. Она приоткрыла один глаз и улыбнулась мне.

— Расскажи мне что-нибудь. Я так люблю, когда ты со мной разговариваешь.

Она взяла мою руку и положила себе на грудь, маленькую и упругую под блузкой. Нравы царили пуританские, и это было самое большее в плане физической близости, на что мы отваживались до сих пор.

— Ах, Отто, почему не всегда так? Никакой войны, подводных лодок, никаких ран, которые нужно бинтовать; только мы вот так навечно.

— Да. Но полагаю, это желание никогда не сбудется. В мире всегда предостаточно боли, и нам обоим придется вернуться в него послезавтра.

Она помолчала некоторое время, потом вдруг спросила.

— Скажи мне, Отто... почему ты должен вернуться?

Вопрос прозвучал так прямолинейно, что потребовалось время, чтобы до меня дошел смысл.

— Что значит - почему я должен вернуться? Черт возьми, да если я не вернусь, то меня арестуют как дезертира, даже не посмотрят на офицерское звание и, скорее всего, расстреляют. Даже если я опоздаю на день без серьезного основания, меня отправят под трибунал.

Она посмотрела на меня хитрым и проницательным взглядом из-под строгих черных бровей.

— Отлично, тогда стань дезертиром, если ты это так называешь. Конечно, ты не единственный. Я разговаривала с доктором Навратилом в госпитале как раз перед отъездом, и он сказал, что в лесах Богемии их полно. Если власти хотят расстрелять тебя за то, что ты не хочешь воевать за них в этой проклятой войне, то думаю, они в любом случае тебя не заслуживают.

На некоторое время я потерял дар речи, настолько возмутительно, почти кощунственно прозвучало это для человека, прослужившего всю сознательную жизнь офицером Австрийского императорского дома. Наконец ко мне вернулась способность говорить.