Поль Феваль - Горбун

Палец горбуна с неожиданной стремительностью, напомнив виртуозный укол клинка, пронзил воздух.

– Пальцем, господа, пальцем на обагренные кровью руки ловкача, двадцать лет скрывающего свое преступление. В жизни после трагедии или драмы всегда следует фарс. Настала пора со смехом выбросить на свалку атрибуты устарелых жанров: кинжалы, рапиры, яды в тарелках или белье. Сегодня достаточно указать пальцем, пальцем! Надеюсь, вы это понимаете, благородные господа, выигрывающие за несколько розыгрышей ландскнехта целое поместье, ревнители реформ банкира Лоу? – Произнеся имя Лоу, горбун с картинным почтением снял шляпу. – Так, так, именно пальцем, милейшие любители азартных игр, рыцари биржевых бумов, финансовые чудотворцы с улицы де Шалопай, пальцем, пальцем! Мсьё регент – добрый правитель, не страдающий предрассудками. Но многое ему не известно. Ибо, будь иначе, он наверняка покраснел бы от стыда!

С каждым словом молодые люди с нарастающей неприязнью взирали на горбуна. В среде пожилых аристократов, напротив, прозвучало несколько одобрительных междометий. Господин де Рохан Шабо сказал:

– Это чистая правда!

– Браво! – дуэтом воскликнули бароны Юноде и Барбаншуа.

– Так то, сиятельные господа, – продолжал горбун. – Сегодня самую горькую правду нельзя говорить, не смеясь. Видите, как сверкают гневом глаза молодых людей. С каким удовольствием они вышвырнули бы меня из палатки, но приходится сдерживаться из уважения к вашим сединам. Я говорю о господах Шаверни, Ориоле, Таранне и других еще весьма юных созданиях, в чьих родословных причудливо смешалась кровь дворян и простолюдинов, словно разноцветные нитки на вышивке: не по перец, – не то соль, так сказать. Право же, не нужно гневаться, мои господа. Ведь мы находимся на бал маскараде. Собрались, чтобы веселиться. А я, в конце концов, всего лишь несчастный горбун. Завтра вы мне бросите экю за то, что я подставлю вам свой горб как пюпитр. Вижу, как вы недоуменно подергиваете плечами. Что же, вы правы. В ваших глазах я, видно, ничего не заслуживаю, кроме презрения.

Шаверни взял под локоть Навайя.

– Мне этот болтун надоел. Пойдем отсюда! – предложил он.

Молодые люди один за другим покинули шатер. Пожилые господа смеялись от души.

– А потом, – опять заговорил горбун, повернувшись к Рохан Шабо и остальным господам, – нужно указать его высочеству на разного рода сплетников, барышников, эквилибристов в биржевой игре на повышение и жонглеров в игре на понижение, на целое скопище скоморохов, нашедших убежище во дворце Гонзаго, на убеленных сединами безумцев, пытающихся оживить Фронду, указать на приспешников мадам дю Мэн, вам завсегдатаев дворца Чалламаре, на отвратительных заговорщиков, готовых ради сомнительной славы или приобретения престижной должности втянуть Францию в какую-нибудь идиотскую войну, на олухов, безмерно славословящих прошлое, не признающих настоящее, благоговейно трепещущих перед будущим, на выдохшихся полишинелей и изнуренных Скапенов, с гордостью величающими себя обломками золотого века, на всех нынешних Жеронтов и Жакрисов…

Здесь оратор обнаружил, что больше его некому слушать. Старики, последовав примеру молодых, тоже покинули палатку. Последними, прихрамывая, уходили бароны Барбаншуа и Юноде. Юноде припадал на правую ногу, Барбаншуа – на левую. Оба страдали подагрой. Оставшись в шатре один, человек в черном еще раз тихо повторил:

– Да, да, милостивые государи, указать пальцем.

Он уселся за опустевший стол и вынул из кармана листок, с государственным гербом Франции.

На документе значилось:

«Людовик, милостию Божьей король Франции и Наварры… и т. д. …»

Внизу стояли подписи Людовика, регента – герцога Орлеанского, а также государственного секретаря господина Лебланка и начальника полиции господина Машо.

– Наконец то! – пробежав глазами текст, удовлетворенно произнес человек в черном. – Впервые за двадцать лет можно смело смотреть в глаза соотечественников и не скрывать своего имени от врагов.

Между титульной шапкой с государственным гербом Франции и подписями внизу документ содержал охранную грамоту, предоставленную правительством шевалье Анри де Лагардеру, бывшему гвардейцу кавалеристу покойного короля. Составленный по общепринятой форме акт, сходный с теми, что выдаются неофициальным дипломатам, наделял шевалье де Лагардера правом свободно перемещаться на территории королевства, а также по собственному усмотрению, в случае необходимости, беспрепятственно покидать его пределы.

– По собственному усмотрению! – повторил несколько раз горбун. – Хотя господин регент известен трудно предсказуемыми капризами, он – человек чести и слово свое держит. «По собственному усмотрению». С таким пропуском перед Лагардером открыты все дороги. Уж мы как подобает, обеспечим его въезд, и да вразумит его Бог действовать наилучшим образом!

Он взглянул на часы и поднялся. Из индейской палатки было два выхода. В нескольких шагах от второго, начиналась тропинка, которая, прорезая кустарники и огибая клумбы, вела деревянному домику мэтра Лё Бреана, дворцового консьержа и садовника. В праздничную ночь домик, как и все, что находилось в саду, был превращен в декорацию спектакля на открытом воздухе. На его разукрашенном во все цвета радуги фасаде переливались лучи фонарей, подвешенных в кроне огромной липы. Старое дерево и раскрашенная сторожка находились у самых пределов территории Пале-Рояля. Здесь было весьма безлюдно, – публика, как правило, сюда не забредала; впрочем, караульные французской гвардии за этим местом наблюдали ничуть не меньше, чем за всеми остальными.

Выйдя из шатра, горбун обнаружил на поляне перед кустами всю компанию приспешников Гонзаго. Покинув палатку, они собрались здесь, чтобы наметить план дальнейших увеселений. В эту минуту они как раз обменивались впечатлениями о горбуне. Ориоль, Таранн, Носе, Навай и другие хохотали до икоты. Лишь Шаверни был задумчив. Горбуна, видно, поджимало время, и потому он направился по тропинке, ведущей прямиком к компании весельчаков. Как и час назад, он взирал налево и направо через лорнет, то и дело бормоча:

– Только его королевскому высочеству под силу организовать такое великолепие! Прелестно! Прелестно! Просто чудо!

Молодые люди расступились, давая ему проход. На лице горбуна появилось выражение, будто он, нежданно увидел старых знакомых:

– А-а-а! Так вот вы где! Наслаждаетесь свежим воздухом? Правильно делаете. Сиятельные старики тоже покинули палатку. Так то, господа. Пальцем! Пальцем! Ха-ха-ха! Изволите видеть, сегодня бал маскарад. Каждому разрешено веселиться и валять дурака на свой лад. Ваш покорный слуга, милостивые господа. Ваш покорный слуга! Хи-хи-хи!