Поль Феваль - Горбун

– Скорее! Скорее! На помощь! Умоляю, скорее! – вслед затем, через узкий проход между креслами пробежала растрепанная в изодранном платье со свежей ссадиной на подбородке донья Круц и бросилась в ноги к принцессе.

– Моя дочь! – воскликнула принцесса. – С ней беда?

– Мужчины… вооруженные мужчины, – задыхаясь, тараторила гитана, – там на кладбище! Они ломятся в церковь. Хотят похитить Аврору!

В зале начался невообразимый шум. Но один голос, покрыл все, будто боевая фанфара, – это был голос Лагардера:

– Шпагу! Во, имя Господа шпагу!

Регент отстегнул свою и вложил ему в руку.

– Благодарю, ваше высочество! – сказал Лагардер. – А сейчас откройте окно и скажите вашим гвардейцам, чтобы не пытались меня задержать. Я должен настигнуть убийцу, и горе тому, кто станет на моем пути!

Шевалье поцеловал шпагу, отсалютовал ею над головой и исчез с быстротой молнии.

Ночные казни за стенами Бастилии не обязательно проходили в тайне. С другой стороны было бы неверным утверждать, будто власти непременно стремились их превратить в общедоступный спектакль.

Экзекуции, за исключением тех, что производились по личному указу короля без суда и следствия, велись по заведенной форме. Двор Бастилии наравне с Гревской площадью был узаконенным местом приведения в исполнение смертных приговоров с той лишь разницей, что на Гревской площади обычно имели место казни с пытками и колесованием, тогда как в Бастилии палач рубил головы.

С давних времен многие парижане Бастилию ненавидели. Причин тому несколько, но можно выделить две главные. Во-первых: одни опасались сделаться ее жертвами, и во вторых: другие, – (а таких было большинство), – возмущались и негодовали из-за того, что высокие стены крепости мешают им взирать на эшафот.

В описываемый вечер Бастилии предстояло укрыть от любопытных глаз предсмертные муки убийцы де Невера, приговоренного Пылающей палатой в Шатле к смертной казни через отсечение головы.

Но для зевак потеряно было далеко не все. Публичное покаяние злодея у могилы жертвы с последующим отсечением руки тоже, ведь, чего-то стоят.

Погребальный звон Сен Шапель оповестил нижние кварталы о начале акции. В те времена новости распространялись несколько иначе, чем теперь, что, однако не делает наших предков менее падкими на сплетни и зрелища, чем нынешние парижане.

В несколько мгновений окрестности Шатле были заполнены толпой. К тому моменту, когда процессия проходила сквозь арку Коссон, выводившую к началу улицы Сен Дени, за ней уже следовал шлейф из, самое малое, десяти тысяч любопытных. Шевалье Анри де Лагардер никому известен не был. Обычно в подобных случаях в толпе всегда находится хотя бы один человек, которому известно имя осужденного. Но на сей раз не оказалось и такого. Одним словом, полное неведение. Однако неведение еще никогда не мешало говорить, скорее напротив, это дает простор воображению, порождающему разного рода домыслы. Если человека никто не знает, то его можно назвать, как угодно, привесить ему любой ярлык. Ошибка в данном случае не страшна. Ведь никто тебя в ней не уличит, а потому вскоре на голову стройного красавца, по виду военного, окруженного четырьмя гвардейцами из Шатле, шедшего со связанными руками рядом с доминиканским исповедником, молва обрушила все мыслимые и немыслимые преступления: уголовные и политические.

Монах доминиканец с изможденным лицом и горящим взором время от времени воздымал бронзовый крест с распятием и потрясал им, как мечом, будто стремился указать преступнику дорогу на небеса при условии, что тот покается. Спереди и сзади на поджарых жеребцах мерно трусили двое вооруженных всадников. В толпе непрерывно раздавались голоса:

– Это шпион Альберони, – он прибыл из Испании. Альберони ему отсчитал сорок тысяч пистолей, за то, что он составит заговор против Франции.

– Как он внимательно слушает монаха…

– Вы только поглядите, госпожа Дюдуа, до чего красивы его шелковистые волосы. Вот бы парик вышел не славу!

– Мне кое что известно, – просвещал невежд какой-то оратор доброхот в другой группке. – Мадам герцогиня Мэнская заключила с ним договор, предложив должность своего личного секретаря в имении Со, после чего поручила ему весьма пикантное задание отнюдь не секретарского свойства.

Перейдя на тихий доверительный тон, рассказчик продолжал:

– В ночь, когда в Пале-Рояле проходило празднество с балетом, он должен был похитить юного короля.

– А потом?

– Отвезти в Бретань. Его королевское высочество регента планировалось арестовать и посадить в Бастилию, а столицей королевства объявить Нант.

И еще в одной группе:

– Он прятался за деревьями на Фонтанном дворе, поджидая мистера Лоу, когда тот будет садиться в карету, чтобы кинуться на него с ножом.

– Господи, какой ужас! Если бы ему это удалось, Париж, наверное, вскоре бы умер от нищеты!

Когда процессия оказалась на углу улицы Ферронри, шум в толпе возрос. Теперь в нем заметно преобладали женские голоса. Улица Ферронри была продолжением улицы Сент-Оноре, и потому мадам Дюран, мадам Гишар, мадам Муанре, мадам Морен, мадам Бертран и другим кумушкам, достаточно было пройти всего несколько сотен шагов, чтобы оказаться на месте события. Разумеется, с первого же взгляда все они узнали в приговоренном таинственного резчика по металлу и кости, хозяина почетной Франсуазы и ее внука Жана Мари Беришонов.

– Так-то, вот! – промолвила мадам Дюран с такой торжественностью, будто она сама вынесла своему недавнему соседу смертный приговор. – Разве я не говорила, что этот тип плохо кончит?

– Вы правы, – согласилась мадам Гишар. – Нам следовало сразу же на него донести, поскольку мы не знали, что у него там, в доме происходит.

– Нет, вы только посмотрите, как гордо он шествует, словно не преступник, а король, – подала голос мадам Бертран.

– А что же молчите вы, госпожа Балаоль? – обратилась мадам Муанре к соседке. Но та, поглощенная какими-то раздумьями, как будто не слышала вопроса. Если бы кумушки сейчас как следует, присмотрелись к госпоже Балаоль, то наверняка заметили бы на ее лице удивление. Что-то в происходившем представлялось ей странным, неестественным и нелогичным. Однако, кумушкам теперь было не до внезапной причуды своей товарки, и они, не стесняясь в выражениях, принялись чесать языками, на счет мэтра Луи, его странного семейства и подозрительного компаньона – горбуна. В конце концов, общее мнение свелось к следующему:

– Так ему и надо!

Толпе не удавалось далеко забежать вперед, потому, что никто не знал, по каким именно переулкам и улицам будет двигаться процессия, – а эскорт на вопросы не отвечал, чем вызывал в толпе дополнительный интерес, смешанный с раздражением. Кое-кто предполагал, что процессия у крытого рынка повернет к часовне Невинных младенцев, возле которой находился позорный столб. Но, миновав рынок, кортеж продолжал движение по улице Сен Дени и лишь спустя два квартала повернул в короткую улочку Сен-Маглуар. Те из наблюдателей, кто, угадав маршрут, оказались немного впереди, увидели, как у ворот кладбища гвардейцы держат горящие факелы, что дало пищу для новых прогнозов. Но вскоре эти прогнозы развеялись, как дым.