Поль Феваль - Горбун

Желая скрыть выражение глаз, Гонзаго полуопустил веки, словно боролся с дремотой. Только что принцесса солгала. Он это хорошо знал, – письмо Авроры де Келюс, отправленное регенту, было перехвачено им, Гонзаго, и сейчас находилось в его кармане. В нем было совершенно иное. В нескольких строках принцесса заверяла регента в том, что шевалье де Лагардер ни в чем не виновен, в том ручалась собственной честью, – вот и все. Зачем же сейчас принцессе понадобилась ложь? Какая хитрость скрывалась за этим вымыслом? Наверное, впервые за всю жизнь Гонзаго почувствовал, как в его жилах стынет от ужаса кровь перед неведомой грозной опасностью. Как будто, под его креслом кто-то умело замаскировал мину, готовую взорваться в любой миг. Он растерялся. Он не знал, что предпринять, чтобы спастись, как этот взрыв предотвратить. Где-то совсем близко разверзлась пропасть, но где именно, он заметить не мог. Почувствовать на себе взгляды присутствовавших в зале, он невероятным усилием сохранил спокойствие и чуть приоткрыл глаза, будто очнувшись от непродолжительной дремы.

– Но это не принято! – донеслись до слуха Гонзаго слова президента Ламуаньона. Принц едва не кинулся к тому с объятиями.

– Но каковы мотивы у госпожи принцессы…, – начал маршал де Вильруа.

– Я обращаюсь к его королевскому высочеству, – прервала его госпожа де Гонзаго. – Правосудию понадобилось двадцать лет, чтобы отыскать убийцу герцога де Невера, и правосудие в чем-то задолжало перед пострадавшим за то, что так долго было не в состоянии совершить возмездие. Моя дочь мадемуазель де Невер не войдет в этот дом до той поры, пока в его стенах не совершиться этот акт очищения, а я не смогу радоваться жизни, пока наши предки, взирающие с этих старых фамильных портретов, не увидят убийцу, униженного, поверженного, наказанного.

Воцарилась тишина. Президент де Ламуаньон протестующе покачал головой. Но пребывавший в глубокой задумчивости регент, пока молчал.

– Зачем ей понадобилось присутствие этого человека? – мучительно вопрошал себя Гонзаго.

По его вискам струился холодный пот. Сейчас он уже жалел, что рядом не было его соратников.

– А каково на этот счет мнение господина де Гонзаго? – внезапно поинтересовался герцог Орлеанский.

Прежде чем ответить тот изобразил на устах безразличную усмешку.

– Если бы оно у меня было! – наконец произнес он. – Да и почему у меня должно быть какое-то особое мнение по поводу столь странной прихоти моей супруги. Наверное, все-таки не следует уважаемому трибуналу идти на поводу у дамских капризов. Однако, повторяю, за исключением того, что ее желание может привести к задержке экзекуции, я не усматриваю в том ничего ни за, ни против.

Слегка покачав плечами, принц опять грустно улыбнулся.

– Задержки не будет, – промолвила принцесса, прислушиваясь к доносившемуся с улицы шуму.

– Вам известно, где сейчас осужденный? – спросил герцог Орлеанский у Авроры де Келюс.

– Ваше высочество…, – запротестовал президент де Ламуаньон.

– Иногда немного нарушив форму, мсьё, – сухо прервал его регент, – мы можем улучшить суть дела.

Вместо ответа принцесса рукой указала на окно. За ним нарастал шум толпы.

– Приговоренный недалеко! – тихо заметил Вуайе д'Аржансон.

Регент подозвал маркиза де Бонниве и прошептал ему несколько слов. Тот поклонился и стремительно удалился из-залы. Принцесса возвратилась на свое место. Гонзаго окинул собрание спокойным, как ему казалось, взглядом. Но губы его дрожали, а в глазах затаился страх. Через несколько минут в вестибюле послышался звон оружия. Все присутствовавшие невольно привстали, так велико было их любопытство, внушаемое этим отважным авантюристом, необычайная история которого за несколько последних дней успела сделаться притчей во языцех. Кому-то уже удалось его повидать на празднестве в Пале-Рояле, кто-то видел, как его высочество регент отобрал у него шпагу, лишив тем звания дворянина, но многим сейчас предстояло его увидеть впервые.

Когда дверь отворилась, и перед собранием в окружении конвоиров предстал со связанными руками белокурый шевалье, прекрасный как святой мученик с полотен мастеров пизанской школы, по рядам пронесся удивленный «гур гур». Однако регент теперь смотрел не на осужденного, а на Гонзаго. Тот не шевелился. Лагардера подвели почти к самым подмосткам. Вслед за приговоренным, держа свисток, шел секретарь Пылающей палаты. По традиции ему надлежало огласить часть приговора перед могилой, где преступнику должны были отсечь руку, и другую часть, – перед казнью в Бастилии.

– Читайте! – приказал регент.

Секретарь развернул свиток. Вкратце там было следующее:

– «Заслушав обвиняемого, свидетелей и королевского адвоката, учитывая доказательства и принимая во внимание процессуальный порядок, суд по особо важным делам, именуемый „Пылающая палата“, признал сьера Анри де Лагардера, именующего себя титулом шевалье, виновным в убийстве благородного и могущественного принца Филиппа Лотарингского Эльбёфа герцога де Невера и приговорил упомянутого Лагардера: 1) к публичному покаянию с последующим усекновением правой кисти, коему надлежит быть произведенным палачом при посредстве меча у подножия памятника на могиле упомянутого принца и синьора Филиппа герцога де Невера на кладбище у церкви Сен-Маглуар и 2) к отсечению головы упомянутого сьера Лагардера во дворе Бастилии, для чего следует пригласить другого палача, специалиста по обращению с топором… и т. д. и т. п.».

Огласив приговор, секретарь отступил и стал позади конвоиров.

– Вы удовлетворены, сударыня? – спросил регент у принцессы.

Та внезапно поднялась из кресла настолько порывисто, что Гонзаго, помимо воли тоже вскочил с места, приняв позу человека, готовящегося отразить удар.

– Пробил час! – воскликнула она прерывистым от необычайного волнения голосом. Лицо ее раскраснелось, глаза сверкали, по щекам катились слезы. – Говорите, Лагардер! Говори, сын мой!

Неистовое возбуждение принцессы заразило остальных. Казалось, что присутствовавшие в одночасье получили удар электрического тока. Регент тоже вскочил со своего трона. К его лицу прилила кровь. Все приготовились услышать нечто совершенно неслыханное.

– Ты, будто, побледнел и дрожишь, Филипп? – обратился регент к Гонзаго.

– Ничуть! – процедил тот, с подчеркнутой развязностью развалясь в кресле. – Ни сейчас, ни когда-либо вообще!

Переведя взор на Лагардера, регент сказал:

– Говорите, сударь!

– Ваше высочество! – проговорил осужденный звучным и вместе с тем спокойным тоном. – Вынесенный мне приговор обжалованию не подлежит. Даже у вас, высшего государственного сановника, нет власти меня помиловать, а потому о помиловании я и не прошу. Однако в ваших силах сделать так, чтобы стала известна правда, и именно этого я добиваюсь.