Роже Мож - Дикари

— Сулла! — сказал он. — Сегодня же вечером нужно бежать, так как через два дня Домициан погубит своего брата и займет его место... Помпеи, должно быть, охвачены хаосом, и нам нетрудно будет добраться до порта. Палфурний обещал мне, что будет ожидать нас до наступления ночи. Куда ты намереваешься направиться?

— В Африку на рыбацком судне, которое ждет нас в порту Фунди, с другой стороны горной цепи.

— Поедем с Палфурнием! Если Домициан начнет править, то ты и в Африке не будешь чувствовать себя в уверенности. А его галера нагружена золотом и всякими драгоценными изделиями. Ты поедешь с ним в Персию, а там поступишь на военную службу...

Перед Ноланскими воротами, к которым подходила дорога, ведущая с Везувия, действительно царил хаос, не было видно ни одного представителя городских властей. Вот уже несколько часов подряд земля беспрерывно сотрясалась, — к счастью, толчки были не такими сильными, как восемнадцать лет назад, — и большинство фасадов домов были перерезаны трещинами, однако они еще стояли, как и городская стена в районе Ноланских ворот, от которых начиналась улица с тем же названием. Большинство крыш, переживших каменный дождь, сопровождавший начало извержения, были разрушены, из многих домов шел дым. Пожарные повозки были брошены, лошади стояли, увязнув в пепле. Те, кто ими управлял, сбежали, бросив все: тушение становилось невозможным, а опасность слишком близкой. Подступы к воротам были запружены цизиями, повозками, груженными мебелью. Многие из них были брошены, как и пожарные повозки. Семьи с помощью рабов пытались обогнать других, пробираясь сквозь пепельные заносы.

Группу Суллы, вошедшую в город, вел Гонорий. Он хотел узнать, прятался ли все еще Палфурний в своей крепости или уже отправился в порт. Чем дальше они продвигались по разоренной улице, усеянной валявшимися повсюду самыми странными предметами, тем больше адвокатом овладевало опасение, что злоумышленник, другом которого он стал при удивительных обстоятельствах, не дождавшись его, уже удрал вместе с охраной из гладиаторов, испугавшись грозящей опасности. Тем не менее еще не все жители решились покинуть город и свое имущество. Проходя мимо, Сулла в одном из дворов услышал брань: жена клялась, что ни за какие деньги не оставит свой дом, зная, что он будет ограблен, как только семья завернет за угол улицы, а муж жаловался на то, что его жена неумная и жадная до такой степени, что может погубить всю семью. Другие, надеясь предотвратить пожар, забирались на крыши домов и поливали их водой, которую приносили рабы и в ведрах при помощи веревок поднимали наверх. Дорога была усеяна разбитой черепицей, которую уже покрывал пепел, острые края черепицы ранили ноги, пепел их жег... Собаки выли, когда почва тряслась у них под лапами.

Наконец они добрались до высокой стены, которая ограждала поместье Палфурния. Большая двустворчатая дверь, сделанная из дорогих пород дерева, казалось, была изрублена топором. Ее разбитые и разломанные створки были полуоткрыты, и Гонорий, пройдя в них первым, увидел несколько окровавленных тел гладиаторов, лежавших на земле у входа в сад, они были уже полузасыпаны роковым пеплом, покрывавшим весь город. Все это освещалось странным желто-красным светом, который пробивался сквозь гигантское облако на землю, к человеческим существам, охваченным ужасом.

Адвокат замер около двери, так как из дома неслись крики, сопровождаемые звоном оружия. Стражники Палфурния отражали нападение неизвестных Гонорию людей, и перевес был не на их стороне.

Воинственные крики были слышны и на улице, где остались стоять Сулла, Котий, ветераны и персы. Из сада прямо на Гонория выбежал вооруженный гладиатор в каске и направил на него свой меч. За ним показался худой, немного сутулый человек. Гонорий сделал шаг назад, так как острие меча упиралось ему прямо в живот. Но больше молодой адвокат отступать не собирался.

— Я — Гонорий, сын Кэдо, адвокат из Рима, — решительно объявил он. — Что здесь происходит? Я пришел повидать моего друга Палфурния и вдруг обнаружил такой беспорядок!

— Молодой человек, — ответил ему Эфестиос, приехавший лично руководить операцией, о которой договорился с Лацертием, чтобы навсегда положить конец его долгой борьбе с Палфурнием, главенствовавшим на цирковом рынке в этой части Кампании, — молодой человек, дружба — это прекрасное чувство, но сегодня для тебя будет лучше уйти отсюда, не исполнив своего долга, что делает тебе честь, но подвергает твою жизнь опасности. Впрочем, — продолжал он, посмотрев на черное небо и указав на растерянных жителей Помпеи, которые метались, держа за руки плачущих детей и прижимая к груди то, что осталось от их имущества, — тебе и твоим спутникам будет лучше как можно скорее найти укрытие, пока город не превратился в кучу пепла.

Но у Гонория на этот счет было другое мнение.

— Спасибо за совет, — сказал он, — но я прошу объяснить мне, по какому праву дверь этого жилища взломана и почему люди Палфурния лежат убитыми... А эти крики — что они означают? Не пришел ли ты ограбить этот дом после отъезда его владельца?

Эфестиос покачал головой:

— Самонадеянный незнакомец, если ты не выполнишь моей просьбы, то узнаешь, что закон на стороне сильнейшего...

И самнит, державший Гонория на некотором расстоянии, поднял меч, намереваясь ударить им плашмя молодого человека, в этот же миг из сада выбежали и другие воины и окружили своего ланисту. Самнит нанес удар, но шесть стрел, выпущенных из луков шестью персами, одна за одной пронзили всех, и Эфестиос остался стоять один среди корчившихся на земле от боли людей: одни хватались руками за деревянные стрелы, пытаясь избавиться от мучений, другие молча умирали.

Сулла выступил вперед и обратился к пораженному ланисте из Геркуланума:

— Кто ты, — спросил галл, — и почему ты здесь? Отвечай, так как стрелы не любят ждать...

— Почему он здесь? — закричал поднявшийся с земли Гонорий, из подбородка которого после полученного удара лилась кровь. — Он пришел сюда с наемными убийцами, оплаченными Лацертием, чтобы прервать жизнь Палфурния и вытащить Спора из подвала!

— А кто вы сами? — спросил ланиста, охваченный необычайным беспокойством.

Сулла отрицательно покачал головой:

— Позволь мне не отвечать тебе, позови своих людей, и уходите отсюда немедленно. И знай, что ни один из вас не останется в живых, если я войду в этот сад, чтобы освободить того, кого ты осаждаешь.

Эфестиос стал еще более понурым и грустным, чем обычно. Он проиграл свой последний бой, который вел с Палфурнием, и подумал, что если вулкан после Помпеи уничтожит и Геркуланум и если он сам погибнет в помещении своей потерпевшей крах школы, то такой конец будет лучшим исходом, чем нищета, ожидающая его после того, как он продаст все свое имущество, чтобы расплатиться с долгами.