Олег Гончаров - Полонянин

— Помер лекарь.

— Как?! — растерялась княгиня. — Что ж я натворила глупая?.. — запричитала.

— Ну, будет… — сказал я ей. — Будет тебе убиваться.

А она мне на грудь бросилась и разрыдалась.

— Что толку теперь слезы лить? — Мне сейчас не до ее рыданий было. — Что случилось, не воротишь уже. Вон, Душегуб сказал, что от Доли своей не убежать. Значит, так судьба распорядилась. Теперь важно в грядущем дров не наломать.

— Да что же я… — не унимается княгиня.

— А что ты? — я ей говорю.

Поплакала она и затихла. Чую — успокаиваться начала. А из объятий моих не слишком-то рвется. И вроде ненароком губы мне подставляет.

— Ты погоди. — Я ее от себя отстранил. — С лекарем ясно. А что теперь со мной будет?

— Ты про что это? — отошла она от меня, утерлась платочком.

— Как это про что? Про то, что ты мне перед отъездом в Муром обещала.

— Не поняла… — сделала она вид, что не помнит ничего.

— А чего тут непонятного? И вчера слова мои мимо ушей пропустила, и ныне в непонятки какие-то играешь. Ведь тебя тогда никто за язык не тянул. Сама сказала, что воля меня ждет, коли Григория привезу…

— Я так сказала? — И слезы сразу высохли, и удивление вместо скорби на лице появилось.

— Нет, я это только что выдумал, — не хотел я злиться, а само получалось. — Я год целый словами этими жил. По сто раз на дню их вспоминал, а ты теперь на попятную хочешь?

— А разве плохо тебе в Киеве?

— Хорошо, — кивнул я. — И сытно, и пьяно, и развлечений полно. Вон, казни каждый день. Вчера Соломон, ноне Дубыня, а завтра? Завтра, может, меня на колоду головой положишь?

— А что? Есть за что?

— Хозяйка, если захочет, холопу всегда вину найти сможет.

— И все снова, — вздохнула Ольга. — Землю Древлянскую баламутить начнешь. Народ против меня со Святославом поднимешь…

— Ты же знаешь, что не будет этого, — посмотрел я ей прямо в глаза. — Неужто не поняла еще, что не хочу я из Руси выходить? И не сбежал тогда, и Путяту от бунта отговорил, и готов хоть сейчас стремя сыну твоему поцеловать. Не ищу я власти. Покой мне дороже. Отпусти ты меня!

— Но по договору… — привычно затеребила она платочек.

— Знаю, — перебил я ее. — По договору, что у деда Болеслава в Праге лежит, мне еще два года в полонянах ходить. Но ведь я не просил срок холопства моего уменьшать, ты же сама…

— Да! Да! Да! — наконец признала она мою правоту. — Говорила! Обещала! А потом пожалела о сказанном. Тебя и так слишком долго не было. Я уже думала, что никогда не увижу тебя. Что сгинул ты в лесах муромских. А теперь… когда здесь ты… — она замолчала, а потом проговорила тихо: — Теперь ты опять уйти хочешь. К ней… к ведьме своей…

— Жена она мне, — сказал я как можно спокойней. — Мы же говорили с тобой не раз. Не может промеж нами любви быть. Зачем же мучить и себя, и меня? Зачем?

— Да потому что… — она отвернулась.

Закрыла лицо ладонями княгиня Киевская. Постояла так. Может, ждала, что подойду я к ней? Может, еще на что-то надеялась? Потом опустила руки, словно сил в них не осталось. Прошептала:

— Верно говорят, что насильно милым не будешь, — и вдруг взглянула на меня, а в глазах у нее ни боли, ни тоски, и вообще ничего.

— Обещала я тебе волю, — сказала она так же, как недавно с ключниками разговаривала, по-хозяйски, — и не пристало княгине Киевской от обещаний своих отпираться. Можешь хоть сейчас уходить. Только помни, что от договора тебя освободить не в моей власти. А посему еще на два года ты остаешься моим полонянином. Без особой на то нужды я тебя не потревожу. Ну а коли надобность почую, должен ты будешь по первому зову моему явиться. Потому и коня я тебе даю. Но не во владение, а в пользование, чтоб быстрее ты, если что, до Киева добраться сумел. Сестру твою при себе оставляю. И мне и тебе так спокойней будет. А теперь ступай и помни милость мою.

— Спасибо, княгиня, — сказал я ей с поклоном. — И вот еще, — распростал ворот рубахи и достал тяжелый кошель, — ты мне золото давеча давала. Не понадобилось оно. Только шею не хуже ярма оттянуло. Вот, — протянул я кошель ей, — забери.

— Золото это при себе оставь. Может, сгодится еще, — и ухмыльнулась горько. — Вам с женой на обзаведение хозяйства понадобится.

— Но ведь…

— И не перечь мне, Добрынка. Коли дают, так бери, а коли бьют, так беги.

— Хорошо, — спрятал я золото.

— Теперь идти можешь, да поспеши, не то передумаю. А мне делами заниматься надобно.

Вышел я из горницы — ни жив ни мертв.

Калиту свою развязал руками трясущимися, колту достал, Любавой оставленную. Смотрю: узелка из волоска ее нет. Видно, перетерся за это время. Ну, да это не беда. Вот скоро колту верну и запах ее волос вдохнуть смогу. Уже ведь забыл, как они пахнут…

На конюшне все спали. Кто где примостился, там и сны смотрел. Кветана в денник Буланого занесло. Прямо в яслях его сморило. Накинул я на коня узду.

— Снова нам в путь пора, — шепнул я конику. Фыркнул конь. Ногою топнул, дескать, мне и тут неплохо, но и от дороги я не отказываюсь.

— Ты что? — продрал глаза Кветан, когда я Буланого седлал.

— Уезжаю, — сказал я конюшему.

— Опять? — поморщился он, силясь в себя прийти.

— Опять, — кивнул я.

— Что еще за напасть тебе варяжка придумала?

— Ты спи пока, — улыбнулся я. — Скоро ключники придут, опохмелять вас будут.

— Это хорошо, — зевнул он. — Ну, легкой тебе дороги, — повернулся старшой на другой бок и засопел.

Камень самоцветный я нашел там, где и говорил мне Соломон. За печью под половицей был у лекаря тайник. Много тут добра было припасено: гривны серебряные, свитки пергаментные с вязью чудной непонятной, деньги странные с дырою в середке и еще много разных диковинок. Не стал я из этого добра ничего трогать, лишь рубин алый забрал. Лекарь рассказывал, что камень этот большую силу имеет, вот пускай Берисава с Любавой его и спробуют. А потом уже можно и в Итиль его переправлять. Аврааму бен Саулу, племяннику Соломонову.

Вышел я с подворья, верхом сел.

— Поехали, Буланый, домой, — сказал и поводья тронул.

Гнал я коня, плетью нахлестывал, а у самого сердце колотилось бешено. Казалось, что сейчас из груди выпрыгнет и вокруг меня плясать начнет. От радости и страха зайдется. От ожидания совсем оно изнемогло. Подгонял я коня, а сам все думал, какой же наша встреча получится?

Нет, никак себе этого представить не мог.

Считай шесть лет я в краях этих не бывал. Да какое там шесть, семь уже скоро будет! И все это время душа моя сюда стремилась. Словно нет на всем белом свете места краше, чем эти суровые леса и пущи. Порой казалось, что никогда уже не вдохнуть мне пьянящего чистого воздуха. Никогда не услышать настороженного шума вековых сосен. Никогда не увидеть, как на рассвете выбирается Хоре на небо, цепляясь своими лучами за острые вершины.