Михаил Чурин - Море зовёт! Записки капитана Мишина.

Наконец-то, рано утром поезд прибыл в Анапу, над железнодорожном вокзалом стояла теплая южная ночь. Выйдя из вагона, по частым указателям, быстро сориентировавшись в обстановке, я направился к нужной стоянке автобусов. Народ двигался на выход из вокзала нескончаемым потоком. Добравшись до нужной остановки, отыскал свой автобус. Уложив багаж, огляделся по сторонам: меня поразило такое большое количество приезжих, люди все прибывали и прибывали, выходя из все подходящих пассажирских вагонов. Поднявшись в автобус и сев на свободное место в конце салона, от накопившихся переживаний за судьбу близких родственников в связи с последними крымскими событиями, от сознания, что несмотря ни на что, я все же еду в этот родной город, от набежавших воспоминаний, от увиденного нескончаемого потока людей, от придорожных хлопот, почувствовал, что нервы мои сдают. Накопившиеся переживания и эмоции, как душевная буря, нашли выход – к моему удивлению и большому огорчению, совершенно против воли слезы покатились из моих глаз. Другие пассажиры междугороднего автобуса с интересом оглядывались на меня, мужчину, разместившегося в конце салона и закрывавшего лицо рукой. После минутной слабости я смог взять себя в руки и успокоиться. «Да, это однозначно делать было не надо. Держи себя в руках», – подумал я в тот момент. Автобус тем временем вырулил с привокзальной площади и помчал приезжих в направлении к Керченской переправе. Скоро будем в родной Феодосии.

В нашем подъезде жила одна очень пожилая женщина. Все соседи звали её не иначе как дорогая Анна Ивановна. Анна Ивановна ходила уже с палочкой, частенько посиживала на лавочке перед подъездом, вела неторопливые разговоры с такими же старушками. И все же она чем-то отличалась от других соседей нашего дома, и это отличие проявлялось, в первую очередь, в её манере вести разговор. Держалась она всегда как-то независимо и прямо излагала свои позиции по многим вопросам. И я, будучи еще учеником средней школы, как-то спросил родителей, а почему Анну Ивановну зовут именно дорогой, а не как-то иначе. На что отец просто сказал: «Она воевала, всю войну прошла санитаркой на передовой». Я был немало удивлен, а подсчитав годы, понял, что и по возрасту Анна Ивановна уж не такая и старая.

На улице установились теплые майские дни. Как-то, вернувшись с учебы, я обнаружил, что ключи от квартиры оставил дома. В ожидании возвращения с работы отца пришлось сидеть на лавочке у подъезда. Как обычно, тут же разместились и наши ближайшие пожилые соседи по подъезду. Присутствовала и Анна Ивановна, к которой обратилась новая недавно приехавшая соседка: «Дорогая Анна Ивановна, а что ты на девятое мая никогда не выходишь? Мы тебя бы поздравили, праздник то в первую очередь тебя касается. Ты, как мне сказали, воевала».

– Какие тут поздравления, не могу выходить в этот день, сил нет.

– Как нет сил, и именно в этот день?

– Да, именно в этот день. Именно в этот день все они вновь передо мной проходят, и от этого и нет сил.

– А кто они-то проходят?

– Они все проходят. Это те, кого убили на моих глазах. Они проходят, мимо меня именно в этот день. Не могу я уже на ногах их видеть. Валяюсь на диване и весь день плачу. Много их было, и молодые и не очень, и пожилые. И именно в этот день. Так что сидите без меня, для меня этот день не праздник, а сплошное горе, одни слезы.

– А как было страшно на фронте? – опять задала вопрос новая соседка.

Анна Ивановна как-то съежилась, долго молчала и произнесла, казалось обдумывая каждое слово: «Страшно, очень страшно. Люди теряют рассудок, превращаются в каких-то роботов, стреляют и убивают, не соображая, что творят. Это очень страшно, нагляделась я всего».

– А где воевала-то, в каких частях, на передовой? Где страшнее? – опять задала вопрос новая соседка.

– Везде воевала и везде страшно. А всех страшней в разведке, – нехотя ответила Анна Ивановна.

– А ты и в разведку ходила? – все больше удивлялась новая соседка.

– Да и в разведке была, медсестрой в разведроте.

– А расскажи, как это ходить в разведку? – все выпытывала соседка.

– Не любою я рассказывать, да и не мастак. Но после общих просьб всех присутствующих Анна Ивановна все же согласилась поделиться своими воспоминаниями о разведке: «Я была совсем девчонкой, когда попросилась на фронт, в разведку то я попала гораздо позже. Получили команду готовится, необходимо было перейти линию фронта и собрать сведения, да я и не знала какие. Только вышел в путь наш взвод ночью. А накануне, как поняла, я заболела – стала в темноте плохо видеть. Наверное, или на нервной почве или по другой причине, получила я, похоже, «куриную слепоту». Вот мы идем в темноте, а я ничего не вижу. И на меня обратил внимание Кузьмич – самый старший по возрасту солдат нашего взвода: «Дочка, а ты что, не видишь что ли ничего, что с тобой?». Я и рассказала, что ночью стала плохо видеть. «Да ты что, надо было доложить начальству, нельзя тебя было брать с собой, пропашешь».

– А что я скажу, могут не поверить. Еще дезертирство припишут.

– Да не робей, дочка. Держись за мой ремень и не отставай, как-нибудь прорвемся.

Так я на прицепе за Кузьмичем и шла. Тихо и незаметно, скрытно подошли к линии фронта. И как раз в этом районе столкнулись с немцами. Как мы поняли: сошлись с их разведкой. Они тоже вышли в разведку. Стрелять нельзя ни нам ни им, чтобы не обнаружить своего присутствия. Тут такое началось, вот это было действительно страшно. Кузьмич отвел меня в прилегающие кусты, дал мне гранату и сказал: «Сиди смирно, дочка, если мы их одолеем – позовем, а если уж они нас, то ты сама знаешь, что надо сделать. Граната у тебя есть, жди. Господь с тобой», – и быстро побежал к нашим. И вот я сижу в этих кустах одна, сжимаю свою гранату, а там идет рукопашный бой. Взрослые крепкие мужики убивают друг друга молча или, если точно, почти молча. Шуметь нельзя, привлечешь внимание – задание будет не выполнено. И это с обоих сторон. А там и хрипы и стоны, идет смертельная борьба. Ну и, конечно, мат, где мат – значит, наши. Натерпелась я страху, ничего не вижу, а только вслушиваюсь, а мысли об одном, чтоб наши взяли верх. Вот вам и разведка. Потом все закончилось, наступила тишина, а я все сижу и жду. Слышу кто-то ползет. Кто ползет? А потом тихо меня позвали: «Дочка, ты где? Не бойся, выходи, мы их одолели». Это был раненый, легко раненый Кузьмич. Половину взвода оставили там, но немцев завалили. Задание выполнили и вернулись. А потом Кузьмич все же доложил начальству про мою болезнь, и меня перевели в другое подразделение. Вот и вся история. Вот вам разведка. Очень страшно. Рассказывать больше ничего не буду, тяжело вспоминать, не могу, да и устала я вспоминать это». Анна Ивановна тяжело поднялась с лавочки и направилась к себе домой. На скамейках еще долгое время молчали жители нашего подъезда, да и новая соседка не проронила ни слова.