Пётр Гаврилов - Пионеры на море

Ребята сидели не шевелясь, низко опустив головы. Каждое слово комиссара тяжелым камнем ложилось на сердце, и было нестерпимо стыдно и больно. Гришка сопел, как испорченный мотор, и силился сказать что-то. Собрав силы, он выпалил:

— Комиссар, ты неправильно говоришь. Мы не маленькие и доказали… мы не лишние. С крейсера не уйдем ни за что. Мы теперь в списках команды… И драться будем с вами вместе, потому что пионеры мы и должны помогать…

Буква П резко обозначилась на комиссарском лице.

— Хорошо, что упрямы вы. Только упрямиться надо толком… Ленин тебя, товарищ Чернов, назвал бы ослом, потому что во вред всему делу ты упрямишься!

Словно от удара, дернулась рыжая Гришкина голова и опустилась еще ниже. Комиссар Гуливан увидел красную пылающую от стыда шею. Мишка так рванул камбузный колпак, что он затрещал по швам.

Комиссар незаметно улыбнулся. Готовые провалиться ребята услышали:

— Знаю, что работу любите, — вот мою каюту прибрали на ять. Я бы сам не сумел так книги расставить, спасибо… Ну, давайте мириться, да и не могу я вас все равно списать. Меж врагов плывем, между двух огней. А теперь слушайте: сегодня с вечера будете помогать команде дорисовывать стенгазету — раз. Завтра к штурману на практику — два, а тебе, упрямая голова, товарищ Чернов, десять дней даю… на подготовку доклада команде крейсера. Тема: «Пионеры и мировая революция». Все… Подымайте якоря.

Приятели разом вскочили с кресла. Перед комиссаром стояли двое радостных мальчуганов.

Глазенки их сияли, пальцы сжались в крепкие кулаки.

— Товарищ комиссар! Ты на нас… мы… как на самого себя.

Когда захлопнулась дверь каюты, лицо комиссара просияло хорошей улыбкой.

Крейсер подходил к Александрии. За ясным горизонтом вставал в легкой дымке Порт-Саид. Из воды по сторонам канала торчали почернелые верхушки мачт английских миноносцев, затопленных германскими подводными лодками в прошлую войну. Далеко в море врезался каменный мол.

От близости порта на крейсер пахнуло душной теплотой, и от этого захотелось, как можно скорей, почувствовать под ногами землю.

«Коминтерн» медленно входил в канал. Красный флаг с ослепительно белыми лучами сразу пробудил спящий от жары Порт-Саид. По молу бежал народ, оживленно размахивая руками. Английские леди щелкали «кодаками», феллахи в ободранной одежде смотрели на крейсер, в широкой улыбке расплывались их бронзовые лица.

Как и всегда во время прихода в порт, на палубу хлынули чернокожие прачки, парикмахеры, портные, фотографы и торговцы.

Яростно жестикулируя, расхваливали они свои товары, ворочая белыми буркулами хитроватых глаз.

Внезапно гвалт и гримасничанье прекратились. К крейсеру шел полным ходом паровой военный катер, полный полицейскими.

За катером от стенки мола отделился десяток полицейских шлюпок. Полицейские в красных фесках, с вышитыми на груди большими буквами polizia, яростно махали револьверами и остервенелыми голосами кричали на купцов.

Торговцы мигом попрыгали в свои лодки, лишь замелькали фиолетовые пятки. На крейсер по трапу вошел офицер в форме египетской армии, с чистокровным английским лицом.

Верный, почуяв чужого человека и словно чувствуя неприязненное отношение к нему команды, ощетинил шерсть, зарычал и бросился на офицера. Англичанин закричал что-то, указывая пальцем на собаку.

Никто из краснофлотцев не двинулся с места.

Верный, косясь и рыча, нехотя отошел. Офицер, презрительно поджав губы, прошел к командиру. Через пять минут, такой же прямой и напыщенный, щуря надменные глаза, спустился на катер.

По кубрикам, где шла обычная уборка и команда всячески прихорашивалась перед высадкой на берег, прошел слух:

— На берег не спустят никого, кроме командира. В пустыне черные подняли восстание. Англичане боятся красной заразы.

— Чтобы их тайфуном разбросало!

В кубрик спустился Дудыкин. Его чисто выбритые щеки тряслись от злости. Казалось, парадно одетый Дудыкин проглотил пяток мессинских лимонов.

— Да, братва, pourqua. Никому-с. Акромя командира. А товарищ командир говорит: никого, так и я не пойду. Где-то тут черные революцию делают, а нас англичане боятся пуще тысячи арапов!

Котенко, повалив Верного на спину, чесал ему брюхо и приговаривал:

— Вот настоящая наша собака. Знает, на кого бросаться…

Гришка вмешался в разговор:

— Да ведь Египет, кажется, не английский город, а… а… египетский?

— Чему вас только учили в пионерских отрядах? У нас в кочегарке последний кочегар знает, в чем тут дело. Вы, небось, думали, в Египте фараоны разные, лотосы, приключения, а здесь хозяевам страны жрать нечего. С голода пухнут…

— Вы, товарищ Чалый, меня ругать можете, а пионерскую организацию не имеете права! В общем и целом она здорова, и скоро вы на моем докладе убедитесь в этом. А вам, как сознательному, стыдно ругать смену… Во!..

Слова Гришки вернули обычное настроение Дудыкину. Пощипывая гитару, он фыркнул, обнажив гнилые зубы.

— Pourqua! Извиняюсь, — яйца курицу учат; трюмный пассажир многоуважаемого старшину-кочегара по мокрому столу носом провел и не извинился. Pourqua?.. Какие времена, ка-а-а-кие нравы!

Хихиканье Дудыкина взорвало Чалого. Он крепко ударил кулаком по столу, так что кружка с какао упала и облила наутюженные майские брюки Дудыкина.

Лицо Чалого передернулось, на скулах заходили желваки.

— Мальчишка, придержи язык! Какого лешего вас держат здесь, на крейсере, — заместо баласта, что ли? Рано учить вздумал, мальчишка!

Дудыкин раздраженно фыркал, вытирая майские брюки надушенным платком. Прыщи на его лице вздулись, зеленые глазки загорелись недобрым огоньком. Он долго утюжил брюки и теперь был вне себя оттого, что их испортили.

— Pourqua! Отбросы корабельные! Картошки камбузные! Нельзя порядочному краснофлотцу с товарищами беседу провести! На разные темы! Куда мы идем, куда заворачиваем?

Как пригвожденные, стояли ребята, тараща глаза на Чалого и Дудыкина.

Незаслуженная брань выбила их из колеи, и они не знали, что делать.

Выручил Остап, он даже побледнел от обиды за свою команду. Лысина его покрылась потом, и сжимались и разжимались толстые пальцы.

— Пожалуйста!.. Что вы на ребят взъелись? Тоже связались черти с младенцами!

Чалый набросился на кока:

— Ну ты… ребячий угодник! Старый моряк камбузного плавания… Адмирал кастрюльный!

Чалый, размахивая волосатыми ручищами, неистово ругался. Лицо его перекосилось от гнева, широкая грудь ходила ходуном. Ссора вызвала ворчню в кубрике. Раздались негодующие голоса. Команда, раздосадованная отказом в спуске на берег, непрочь была облегчить душу спором; кроме того, нападки Чалого на ребят возмутили многих. Кок, почуяв это, обратился к команде: