Пётр Гаврилов - Пионеры на море

— Братва, разве справедливое обвинение представляют моим помощникам? Пожалуйста! Какие же они пассажиры?.. Работу справляют ребятки вполне великолепно! Стараются всем духом и всеми ногами. Воспитать должны мы их или нет? Пожалуйста! Из-за пригорелой вчерашней каши разговор случился. А что обстоятельная работа, — так сами кушали: разве плохо готовили, али что не чисто, али что пересолили?

— Правильно, Остапыч, крой тем же ходом; обстоятельные твои слова, камбуз самый удивительный во всем красном флоте!

— А я думаю, товарищу Чалому — выговор общий. Так краснофлотцы еще не поступали, к тому же с пионерами нашими, со сменой нашей!

Чалый не унимался:

— Ну да, выговор! Ну да! Кашицу немыслимую выдумали, заключенным Зинг-Зинга [43] Зинг-Зинг — тюрьма в Америке. постыдились бы дать такую кашицу. А думали-то все трое. Вот они стоят!

При воспоминании об интересном блюде без костей краснофлотцы разразились хохотом. Всех громче хохотал кок, держась за колыхающийся, как воздушный шар, живот. Мишка горящими глазами впился в лицо Чалого и зазвенел четким голоском:

— На ошибках мы учимся, товарищ Чалый! Наверное сами часто ошибались, прежде чем хорошим кочегаром стали…

— Во, молодец Мишуха! Только ты, пожалуйста, не ошибайся больше так, голубок, насчет кашицы-то, — всем еще жить хочется! — добродушно острили краснофлотцы.

Буря прошла стороной. Дудыкин, устав возиться с брюками, бойко затренькал на гитаре и подмигнул ребятам.

Мишка с Гришкой звонкими голосами подхватили знакомую песню, краснофлотцы весело им вторили.

Чалый оглядывался по сторонам, словно только что очнулся от нехорошего сна. Он рассеянно обвел глазами кубрик, посмотрел на задорно поющих ребят и быстро выбежал на палубу.

Кто-то в углу буркнул:

— Неспроста Чалый беспокоится, что-то у него не ладно. Парень-то он уж очень славный!

— А я вот что скажу, — не все у Андрея на этом фронте благополучно!

— Ах, англичане! Вот черти! А я в Порт-Саиде жене хотел бус египетских купить.

Донесся свист боцманской дудки. Вахтенный кричал:

— В семь часов общее собрание команды.

Тихий вечер. В опаловую дымку закутался Порт-Саид. На малиновом закатном небе четко выделялись контуры развесистых пальм. Пароходы стояли спокойно, как уснувшие великаны.

Розовые фламинго пролетели над морем. Чайки, малиновые от заката, похожие на горящую паклю, не кричали назойливо и тоскливо. В каменный мол, шипя пеной, устало бился прибой, разбиваясь миллионами розовых брызг. На паре прекрасных вороных лошадей, с египтянками на козлах, проехал важный египетский князек. Старик-египтянин на молу, подстелив под ноги маленький коврик, усердно молился. С берега доносилась музыка. Монотонная, она наводила тоску.

Ребята сидели на палубе, полные воспоминаний. Вставали в памяти московские улицы, приятели в отряде.

Мишка тихонько вздохнул:

— Скоро Октябрьская… Небось, ребята готовятся… На Красную площадь пойдут…

Гришка молчал, уставившись на молившегося египтянина.

— А мы… картошку здесь чистим, и ругаются из-за нас.

Верный подбежал к Гришке и, вызывая на возню, ткнулся носом в спину.

Гришка запустил руки в теплую шерсть собаки.

— Эх, Верный, хороший ты пес, а ничего-то не понимаешь. Хочешь в Москву, Верный? Ох, уж далеко ж нас занесло!

Собака уселась между ребятами, потом положила голову на лапы и задремала.

Тоненькая флейта пела то весело, то печально. Барабан настойчиво гнался за ней, неумолимо отбивая удары.

— Товарищ командир! Баржа с углем подходит к крейсеру! — закричал сигнальщик с мостика.

Две огромные баржи, глубоко осев в воду грязными корпусами, медленно приближались к крейсеру. Худые грязные фигуры, стоя на палубе, надрывались, налегая на рукоятки впалыми грудями, и гребли длинными веслами с круглой доской на конце.

— Мишка, гляди!.. Какую огромную баржу люди везут! У нас на Москва-реке маленькие и то пароходы таскают.

На плечо Гришки легла рука комиссара. Никогда еще ребята не видели Гуливана таким строгим и мрачным.

— Здесь, мальчик, не только баржи люди возят, но и людей они возят на себе… вместо лошади, всех, кто только пожелает, — за медную монетку. За самую тяжелую работу здесь платят двенадцать копеек в сутки. Не хочешь — не надо. Найдутся и такие, что за гривенник будут сработать. Они сейчас бедняки, мальчик, между тем как эта земля, город и все богатство принадлежат им. Часто они восстают, отчаянно дерутся где-то в пустыне. Жестоко, не по-человечески с ними расправляются англичане. Забиты они, не объединены. Но скоро восстанут все, и тогда их не остановят ничем. Никакими силами… Смотрите, запоминайте… Этого нельзя забывать!

На крейсере шло приготовление к погрузке угля. Все накрывалось чехлами от едкой, всюду проникающей угольной пыли.

Баржи с углем медленно подползали к крейсеру. С одной баржи на палубу выпрыгнул маленький ловкий человечек, вежливо расшаркался со всеми, преувеличенно вежливо, блестя золотыми зубами, сказал что-то командиру по-английски и, повернувшись к баржам, резко закричал. Лицо его сразу сделалось неподвижным и злым.

Изумленные ребята увидели, что дно баржи зашевелилось. То, что ребята приняли за груду угля, оказалось феллахами. Они устало лезли на палубу «Коминтерна», словно мертвецы, вызванные из могил.

Грязные лохмотья едва прикрывали исхудалые темнокоричневые тела. Губы заранее складывались в виноватую улыбку, белки огромных глаз шмыгали из стороны в сторону, головы втягивались в плечи.

Казалось, что каждую минуту эти люди ждут удара.

Среди взрослых грузчиков было много ребят, худых и жалких. Они с любопытством и завистью глядели на Мишку с Гришкой, по привычке протягивая коричневые руки, жалобно тянули:

— Бакшиш, мистер, бакшиш…

Вдруг Гришка подпрыгнул на месте и сломя голову бросился к камбузу.

У кадки с отбросами копошились трое феллахов; они вылавливали куски хлеба, кожуру овощей, а выловив, жадно пожирали их.

Помои текли по их рукам, и феллахи, не прожевывая, проглатывали, опасливо поглядывая на маленького юркого человечка и на онемевших краснофлотцев.

К ним вихрем подбежал Гришка. Феллахи загородили лица руками и жалобно забормотали что-то.

Отталкивая от бочки, Гришка их успокаивал:

— Что ж вы перепугались, дяденьки? Что вы жрете? Ведь это ж помои! Погодите, я сейчас хлеба принесу.

Ничего не понимая, феллахи виновато кланялись, что-то бормотали и заискивающе улыбались.

Когда Гришка с Мишкой приволокли буханки ситного хлеба и положили его на палубе, феллахи все еще недоверчиво хлопали глазами.