Пётр Гаврилов - Пионеры на море

Мишка притащил за руки двух чернокожих ребят.

— Ешьте, ребята. Мало будет — еще принесем. Валяй, валяй!

Глаза феллахов загорелись, как у голодных зверей. Отпихнув ребят, они с жадностью набросились на хлеб. Замелькали в воздухе черные руки, послышалась злобная ругань.

Когда прибежал вездесущий маленький человечек и начал колотить стэком по худым спинам, на палубе оставались только одни крошки. Феллахи добродушно переносили хлесткие удары, дожевывали хлеб и счастливо улыбались. К маленькому человечку упругими шагами подошел Чалый и легонько толкнул его плечом.

— Ты! Мистер! Здесь не смей бить камрадов, здесь тебе не Египет, а советский крейсер! А если хоть пальцем еще тронешь, то — во!..

Чалый угрожающе повертел перед носом маленького человечка своим огромным кулаком. Англичанин, любезно кланяясь Чалому, расплылся в улыбке.

— All right, all right…

Улучив минуту, он метнул злобный взгляд на грузчиков. Феллахи, словно стадо баранов, шарахнулись в сторону.

Загрохотали лебедки. Грузчики таскали уголь на плечах в высоких корзинах. Согнувшись, они бежали один за другим бесконечной черной лентой и ссыпали уголь в угольные ямы.

Надсмотрщики записывали количество корзин, грубо покрикивая на феллахов. На берегу платили за каждую корзину маленькую медную монетку. Каждая десятая корзина взвешивалась. Если недоставало хотя бы одного грамма, за нее ничего не платилось, кроме крепкого удара бамбуком по спине. Насыпали уголь в корзины тоже надсмотрщики, всячески жульничая.

Глядя на впалые груди тяжело дышавших грузчиков и обильные ручьи пота, краснофлотцы судорожно сжимали кулаки.

Веселый мальчуган, феллах, пробежал с пустой корзиной мимо ребят, скаля белые зубы. Он размахивал свободной рукой и напевал тихонько на своем языке, подмигивая ребятам.

Потом ребята увидели его согнувшимся под непосильной тяжестью большой корзины. Мальчуган силился улыбнуться, но ему это не удавалось. Вдруг он споткнулся о доску, перекувырнулся через голову и упал к ногам надсмотрщиков, в страхе закрывая лицо руками и не смея кричать от боли.

Со свистом поднялись бамбуковые палки и посыпались удары вперемежку с руганью.

Гришка с Мишкой спрыгнули со спардека и врезались в группу надсмотрщиков. Те быстро обернулись, бросив скорченного мальчугана, и угрожающе замахнулись палками.

Вслед за ребятами со спардека упал рычащий комок рыжей шерсти. Верный в один прыжок был около надсмотрщика. Вид собаки был страшен. Шерсть высоко вздыбилась, глаза горели зловещим зеленым огнем, в широко открытой пасти клокотала белая пена.

Верный впился в черную ногу насмерть перепуганного и дико визжавшего надсмотрщика.

Остальные, увидя кровь, набросились на собаку и оттащили ее.

Испуганный надсмотрщик, озверев от боли и бешенства, схватил палку обеими руками и занес ее над ребятами. Мишка зажмурил глаза. Феллахи-грузчики замерли на месте.

— О! Если только он ударит!..

То, что они увидели потом, осветило радостью их коричневые лица. За спиной белых ребят встали стеной матросы. Палка медленно опустилась.

Надсмотрщики, подобострастно закивав головами, толкнули с трапа окровавленного товарища.

Все это произошло так быстро, что погрузка прекратилась лишь на одну минуту. Снова засновали феллахи с корзинами на плечах, только теперь, пробегая мимо надсмотрщика, они не скрывали презрительных улыбок.

Ребята воспользовались суматохой, схватили за руки маленького феллаха и потащили его в кубрик.

Мальчуган вырывался и, умоляющими глазами глядя на ребят, жалобно скулил. Липкая кровь сочилась у него из ссадины на локте. Мишка принес теплой воды, обмыл ссадины, залил их иодом и завязал пахучей марлей.

Гришка поставил перед феллахом банку мясных консервов, навалил горы ситного. Мальчуган не притрагивался к еде и просился на палубу. Откусив кусок ситного, он вдруг схватил буханку под мышку и стремглав взбежал по трапу наверх.

Ребята кинулись за ним. На палубе к мальчику подскочил рослый феллах, ударом сшиб его с ног; не успели ребята подбежать к мальчику, как феллах, схватив его в охапку, сбежал по трапу на пристань и скрылся в толпе грузчиков.

Взволнованные ребята бросились к Остапу. Кок сидел в камбузе и раздавал налево и направо все, что было у него под рукой съестного.

— Ну да… Пожалуйста. Жалко чернокожего, а что тут поделаешь? Совсем в животных людей превратили. За еду они готовы отца родного на котлеты изжарить. Конечно, и мальчугана и брата его на работу больше не примут. Закон здесь железный. Чуют гады: отпусти немного вожжи, — в порошок сотрут. Только обожгутся они крепко! Эй, камрады! Скоро секим башка инглиз? Паф, паф!

Феллахи радостно закивали головами. У многих крепко сжались зубы. Все заговорили наперебой, ожесточенно размахивая худыми руками.

— Yes, yes… bolshevik comrad. English not good… Moscow very good… [44] Да, да. Большевики — товарищи. Англичане нехорошие. Москва очень хорошо.

Всю ночь на крейсере грохотали лебедки. В душном воздухе тяжелой пеленой носилась едкая пыль. Люди вытирали слезящиеся глаза, крепко чихали, сплевывали за борт черную мокроту: угольная пыль, иссушив глотки, осаживалась на легких.

Все так же бегали феллахи, без отдыха таская корзины с углем, но бамбуковые палки надсмотрщиков больше не гуляли по лоснящимся потным спинам. Обозленные, они только шипели, без нужды покрикивая на выбившихся из сил феллахов.

Чтобы облегчить нечеловеческий труд, грузчики затянули песню. Слов нельзя было разобрать, но мотив этой невеселой песни, жалобный и надрывный, навевал тоску. Шедший впереди затягивал высоким переливчатым голосом:

— Иайа-ай аллах…

И все, вздохнув полной грудью, подтягивали ему печальными голосами:

— Иайа-ай аллах! Оо-ааи-я-а-й!

Всю ночь светились иллюминаторы крейсера. Гришка, высунув кончик языка, старательно выводил заголовок стенной газеты: «Призрак коммунизма». Мишка разбирал заметки, наклеивал рисунки.

Сначала помогали краснофлотцы, но скоро ребята остались одни. И когда Мишка окончательно отказался бороться со сном и, опустив тяжелую голову на стол, попробовал заснуть, Гришка, шутя, ударил его ладонью по затылку.

— Работай, Мишка, работай! Завтра обязательно выпустить надо.

Хлопая набухшими веками, Мишка открыл было глаза, но ничего уже не мог делать от усталости.

Утренний вахтенный, войдя в красный уголок, увидел две головы, лежащие на оконченной стенгазете.

К вечеру «Коминтерн», снявшись с якоря, вошел в Суэцкий канал. Тропическая ночь накрыла крейсер душным покровом. Яркий луч прожектора вырывал из темноты песчаный берег пустыни, белые домики станции, арабов в белых бурнусах, двух-трех неподвижных негров.