Александр Альберт - Морские рассказы

– Не определялись, Сергей Павлович?

– Да где ж тут определишься, ни черта не видно.

– А по радиомаякам?

– Пытался, но сосчитать сигналы невозможно, атмосферное электричество разыгралось, глушит.

– Ну и где мы сейчас?

– Несёт к Скандинавии.

– В Северное море ещё не вошли?

– Наверное, нет, Шетланды ещё не прошли, мы где-то севернее находимся, между ними и Гебридами.

– А что выходит по счислению?

– Ты же должен понимать, что ни точного курса, ни скорости мы не знаем. Так что пока – сплошной туман.

По более сильным толчкам волн в корму я понял, что океан свирепеет.

Несколько раз Палыч высовывался с анемометром на крыло рубки и каждый раз я спрашивал его – сколько? И вот, после очередного измерения, он объявляет:

– Тридцать два метра! Поздравляю, штурманёнок, мы официально находимся в зоне урагана. Это впервые за весь рейс!

Что хорошего? За все четыре года практик я ни разу не попадал в такую передрягу. Ну и что, что ураган? Даже очень любопытно!

Картушка всё чаще крутилась у цифры девяносто градусов – чистый ост, о чём я и доложил второму.

– Я вижу, Сашок, мало того, что нас несёт на Скандинавию, нас ещё и втягивает в воронку урагана.

В яблочко! Если мы так и будем продолжать, то скоро повернём на чистый норд, а там и на скалы Гебрид.

А вот насчёт яблока, я подумал, интересно. Про яблоко я читал в книжках, там стихает ветер, светит солнце. И мало кому удавалось выйти из яблока живым.

Сергей Павлович подошёл к переговорному устройству, вынул свисток-заглушку, дунул в трубку. Услышал ответ.

– Николай Егорович, вам бы надо подняться в рубку.

Второй не любил, чтобы вопросы решало начальство. Он перерос свою нынешнюю должность, но сейчас дрогнул – ответственность слишком высока.

Капитан, прежде всего, подошёл к барометру. Постучал пальцем. Посмотрел в иллюминатор.

– Ветер сколько?

– Был тридцать два пять минут назад.

– Какие предложения?

– Надо разворачиваться, иначе…

Капитан не дал договорить:

– Надо развернуться, иначе можем погибнуть.

Как погибнуть? – воскликнул я про себя. Мы же нормально идём, двигатель татахтает. Нормально, без напруги. Из машины никаких тревог.

– Как развернуться? – спросил второй.

– Развернуться, пока не поздно. Через минут пятнадцать мы уже не сможем, ветер нас положит.

– Брынцев! – он повернулся ко мне, – ты уловил паузу, когда можно реально развернуться?

– Да! Когда гребень начинает проходить и винт хватает воду! Разворот влево, ветер заходит справа.

– Молодец! Действуй!

Минута мне понадобилась, чтобы выбрать волну побольше, тогда и времени на разворот будет больше. Всё, вот она!

– Давай! – кричит капитан, не выдерживая.

Но ещё до крика, пока винт молотит воздух, я уже кручу штурвал влево. Нос задирается, винт хватает воду, нос идёт влево. По правильному, мы должны накрениться на левый борт, но ветер не даёт, и мы, на ровном киле, съезжаем по склону волны вниз, к подножию. Я пытаюсь успеть принять новую волну левой скулой, штурвал лежит «лево на борту», но силёнок у двигателя маловато, под подножием гребня нос развёрнут только градусов на тридцать к волне.

Пенный гребень валит судно на правый борт, меня отрывает от штурвала и кидает на правую дверь рубки. Я ударяюсь обо что-то, но мысль одна – назад, к штурвалу! В радиорубке грохот. Я вскакиваю, делаю шаги, почти ползком, по вертикальной палубе, у штурвала – Палыч. Перехватываю у него штурвал, пытающийся крутануться в обратную сторону. Судно медленно выправляется, сбрасывая потоки воды с главной палубы. Из радиорубки вываливается радист, дикими глазами осматривает рубку. На лбу набухает синяк.

Вижу, как капитан снимает фуражку и вытирает обшлагом куртки пот со лба.

– Да-а, обошлось, однако. А, Палыч? Согласен?

Второй, молча, кивает, приходя в себя. Подходит к кренометру:

– Что? Шестьдесят четыре градуса? – не верит глазам. – Шестьдесят четыре и мы ещё живы?

В коридоре на главной палубе гомон, там собрались жильцы кормовых помещений.

Из проёма трапа появляется боцман, он смотрит на нас, на волны и молчит. Он понял, что произошло.

– Что внизу – жертвы есть? – капитан смотрит на него.

Боцман отрицательно машет головой:

– Так, по мелочи.

– Успокой команду, пронесло, – спокойно говорит ему капитан.

Боцман, скользя по поручням, скрывается в проёме.

Капитан подходит к трубке прямой связи с машиной, дует в неё.

– Машина? Это ты, Гаврилыч? Как дела? – старший механик, он же «дед», хотя ему чуть больше за тридцать, докладывает обстановку. – И сильно зашибся? Кровь идёт? Сейчас что-нибудь придумаем.

Поворачивается ко мне:

– В мореходке оказание медицинской помощи проходили?

Я, не отрываясь от изумительного зрелища разъярённых волн, мотаю головой:

– Да, проходили, зачёт на пятёрку сдал.

– Вот тебе и карты в руки. В каюте второго механика лежит однокашник твой, Гений. Дед говорит – поранился сильно. Сходи, посмотри, ну и помощь окажи, соответственно!

Я вопросительно смотрю на кэпа:

– А чем? И как?

– Палыч, а чемоданчик скорой помощи у тебя?

– Да, Николай Егорович, у меня.

– Я тут за вас поработаю, молодость вспомню, а ты спустись, отдай его юноше.

И забирает штурвал у Сергея Павловича.

Второй, спускаясь первым по трапу, говорит, что он последний раз этот чемоданчик открывал в начале рейса:

– Помнишь, помкока руку обжёг?

Я не помню этого, но мотаю головой – да, помню, сам же пытаюсь всё вспомнить, что говорила нам добрейшая Вероника Александровна про такие случаи. Второй оборачивается, не дождавшись ответа, смотрит на меня удивлённо.

– В чём дело, Сергей Павлович?

– Ни в чём, – поворачивается и идёт дальше.

В каюте он достаёт из рундука под койкой небольшой деревянный чемоданчик с красным крестом на крышке.

– Открыть?

– Зачем? Я сначала ранку Генкину осмотрю, тогда и открою.

– Ну-ну, – и мы выходим из каюты. Второй уходит в рубку, а я иду в соседний кубрик, где квартируют второй и третий механики.

Генка лежит на нижней койке, обмотанную несвежим полотенцем руку придерживает на животе. На полотенце распустились яркие красные пятна.

– Привет, мазурик! Чего разлёгся?

Генка ошеломлённо смотрит на меня и протягивает руку:

– Вот!

– От вахты отлынить хочешь?

– Да ты что, Сань? – взаправду обижается он.

Я вижу его побледневшее, страдальческое лицо, и перехожу к делу.

– А ну, пошевели пальцами!

Генка, морщась, шевелит грязными замазученными пальцами.

– А теперь кистью!

И кисть работает, слава Богу. Это означает, что перелома нет. А вот если бы перелом был, тогда мне, как медработнику, – хана! Насчёт сращивания костей нас не учили.