Ричард Реган - К востоку от Малакки [ЛП]

— Что-то вроде погрома там, — крикнул он, махнув рукой в направлении трапа. — На верхних палубах то же самое, унесло обе шлюпки правого борта и кое-что из палубного инвентаря. Трюмные закрытия, похоже, пока держатся, но я бы не рискнул посылать кого-то для проверки.

Я кивнул, отцепил одну руку от поручня, взял полотенце и вытер себя, насколько было возможно. Затем взял дождевик и надел его.

— Как ведет себя команда? Есть пострадавшие? — прокричал я.

— Несколько ссадин и царапин, но ничего серьезного, слава богу. Я собрал всех, кроме несущих вахту в машине, и разместил их в кают-компании и рабочей столовой механиков, — ответил Лотер.

Я снова кивнул, признательный ему за предусмотрительность, и уставился в разбитый иллюминатор, стараясь держаться чуть в стороне, чтобы защитить глаза от набегавшего ливня, смешанного с морской водой.

— Похоже, ветер крутит против часовой стрелки; значит, центр начал удаляться.

Я пробрался по вздымавшейся палубе в штурманскую и глянул на барограф. Его перо прекратило крутое падение и чертило горизонтальную линию. Я внимательно присмотрелся к синей линии, оставляемой пером барографа, и мне показалось (если я не выдавал желаемое за действительное), что линия слегка ползет вверх. Я перевел взгляд на карту, прикидывая наше местоположение. Лаг был выпущен, и обычно вахтенный впередсмотрящий каждый час ходил на корму снимать показания счетчика лага. Но сейчас это было невозможно, да и знал я, что против чудовищных волн и ураганного ветра мой пароход едва ли имел какое-то движение вперед.

— Думаю, тайфун медленно уходит вперед от нас, — крикнул я на ухо Лотеру. — Будем продолжать так держаться и надеяться, что он продолжит уходить, а мы не очень далеко снесены с нашей линии пути и не проскочим мимо маяка на мысе Энганьо.

При очередном сильном крене дверь, ведущая в рулевую рубку, распахнулась, и в штурманскую ввалился Гриффит, который споткнулся, наткнулся на меня и сумел предотвратить падение, ухватившись за край штурманского стола. На нем были дождевик и зюйдвестка, на губах извиняющаяся улыбка.

— Прибыл сменить третьего, сэр, — проревел он сквозь рев урагана, — и плотник принес доски заделать разбитый иллюминатор.

После заделки иллюминатора вода и ветер больше не врывались в рубку, и положение в ней стало более приемлемым. Разбитое стекло собрали, рулевого сменили, и мое внимание переключилось на проблему нашего положения. При ветре, заходящим на вест, нас сносило на восток, прочь от побережья Лусона. Это лучше чем быть снесенным на подветренный берег, но в то же время увеличивалось расстояние до порта назначения, а количество бункера уменьшалось. Если нас снесет слишком далеко от курса и мы не увидим маяк на мысе Энганьо, то мы не попадем в пролив Бабуян и вынуждены будем взять намного севернее, чтобы избежать лежащей севернее пролива группы островов. Но к тому времени мы будем жечь уже аварийный запас, а идти придется более двух суток.

Итак, у нас оставалась надежда увидеть маяк, если улучшится видимость и если нас не отнесло слишком далеко на восток. На карте была указана номинальная дальность видимости маяка 30 миль, но при штормовой погоде, когда тучи опускаются чуть ли не до самой поверхности моря, а воздух наполнен брызгами волн и падающим дождем, его видимость составит миль пять или еще меньше.

Появление на мостике Гриффита напомнило мне, что прошел полдень и, несмотря на неподходящие условия, я ощутил чувство голода.

Я взглянул на Лотера:

— Команду кормили?

— Камбузной плитой пользоваться невозможно. Кок раздал сухари и тушенку тем, чей желудок справится с ней, — ответил тот.

— С Божьим благословением глоток рома смочит горло и поможет переварить аварийный рацион, не так ли? Флотские привычки не меняются, полагаю, — подмигнул я Лотеру.

— Я должен поддерживать моральное состояние команды.

"И служить примером", подумал я, учуяв сразу, как только Лотер вошел, запах рома в его дыхании.

— Что ж, я спущусь на несколько минут переодеться и перекусить чем-нибудь. Вскоре вернусь. И... Питер, предлагаю вам немного отдохнуть перед вахтой — ночь будет тяжелой.

Если тайфун и продвигался вперед, то делал это очень медленно. В течение медленно тянувшегося дня стрелка барографа делала колеблющиеся и разочаровывающе малые шажочки вверх. Ветер продолжал визжать и неистовствовать, срывая гребни волн и неся их с собой, сдирая "шкуру" со всех открытых поверхностей. Глядя из относительной безопасности рулевой рубки, я мог видеть, что краска с наветренных частей мачт и стрел была содрана воздействием бешенного напора ветра и воды. При сильнейших порывах стекла лобовых иллюминаторов заметно прогибались, и Гриффит осмотрительно держался в стороне от них. Глянув назад, я увидел пустые шлюп-балки, шлюпки которых были унесены ураганом, а оставшиеся свободно висеть шлюп-тали крутились и вертелись на ветру, стуча блоками по металлу.

Судно продолжалось сражаться с разбушевавшимся морем, кренясь порой на критические углы так, что приходилось крепко держаться за поручни, чтобы не улететь вниз по встававшей почти вертикально палубе и не разбиться о противоположную переборку. Или же оно карабкалось вверх по склону волны, задирая нос так высоко, что он, казалось, исчезал в низко несущихся над нами штормовых облаках, прежде чем перевалить вершину и обрушить полубак в подошву набегавшего вала. Но его машина продолжала стучать, а его корпус, несмотря на стоны и скрипы, оставался целым. После многих часов этой борьбы я почувствовал сдержанное уважение к людям, которые построили его, и к самому старому судну, которое, несмотря на изношенность, ржавые потеки и устарелый внешний вид, продолжало сражаться как стареющий боксер-профессионал, уклоняясь, хитря и увертываясь от самых страшных ударов.

День клонился к вечеру, Лотер сменил Гриффита, водопад слегка приутих, но небо оставалось покрытым стремительно бегущими черными тучами, с которых низвергались ливневые потоки. Солнце заходило в шесть часов, но уже к пяти часам потемнело, и наполненный водяной пылью ветер проникал сквозь щели в дверях и иллюминаторах рубки, заставляя нас ежиться от холода несмотря на то, что мы находились в тропиках.

Заход солнца принес полную темноту, казалось, мы были полностью отрезаны от остального мира, и все неистовство и ярость тайфуна сосредоточились на нас. Ветер продолжал реветь и свистеть, и из кромешной тьмы перед нами внезапно возникали чудовищные валы, чьи белые ломающиеся гребни смутно виднелись в отраженном свете ходовых огней. Я оставил мостик на Лотера и прошелся по помещениям, подбадривая моряков, приткнувшихся в углах или лежавших на диванах в столовой и кают-компании, вцепившись в прикрепленную к палубе мебель. Было все еще немыслимо разжечь камбуз, и кок раздавал банки тушеного мяса с овощами. Проржавевшие банки с выцветшими, надорванными наклейками выглядели достаточно старыми, чтобы предположить их происхождение из распроданных армейских резервов времен Великой войны, и я не был удивлен тем, что немногие стали их есть. Я перекинулся словами с теми, кто желал поговорить, и продолжил свой путь вниз по трапам в глубины машинного отделения. Спустившись вниз, я был поражен контрастом между этим горячим замкнутым пространством, освещенном ослепительно сверкающими лампами накаливания, наполненном равномерными успокаивающими звуками работы паровой машины, и холодной, сырой, завывающей темнотой ходовой рубки. Несмотря на выматывающую качку, которая даже здесь, внизу, заставляла хвататься за поручни — здесь меня охватило ощущение нормальности бытия. Глухие равномерные звуки, издаваемые паровой машиной, были подобны биению сердца, и до тех пор, пока не останавливался этот ободряющий ритм, оставалась надежда на спасение.