Бьёрн Ларссон - Долговязый Джон Сильвер: Правдивая и захватывающая повесть о моём вольном житье-бытье как джентльмена удачи и врага человечества

— Увы, ему пришлось дорого заплатить за свои принципы, — сказал офицер, снова опуская взгляд на погибшую новобрачную. — Его дочь любила мужа больше отца.

— По-моему, это неудивительно, — сказал я. — Но почему она не застрелила отца? На её месте я бы поступил именно так.

Офицер смерил меня долгим взглядом и уже собрался раскрыть рот, как мы услышали второй за сегодняшний день выстрел в крепости, за которым последовала тишина… и снова гвалт с криками, воплями и беспорядочными приказаниями. На верху стены показалось лицо.

— Комендант погиб, — прокричали нам. — Он убил себя выстрелом в голову.

— Нет! Только не это! — возопил офицер.

А я вдруг испытал неслыханное чувство освобождения. И в этом-то мире, подумал я, положено вести себя с достоинством, быть исправным моряком, солдатом, подданным, повиноваться приказам… Чего ради?

Я расхохотался. Просто не мог удержаться. И этим смехом унесло, смыло всю гниль, которая наросла у меня на киле за десять лет плавания на «Леди Марии».

— Да кто вы, собственно, такой? — с ненавистью спросил офицер, когда мой приступ смеха начал хотя бы внешне убывать.

И я, глупец, пусть даже не являющийся таковым в самых трудных положениях, разумеется, сказал:

— Джон Сильвер по прозвищу Долговязый, морской волк и кое-кто ещё. Я к вашим услугам, сэр.

После чего повернулся и ушёл прочь, чувствуя, как внутри меня продолжает свадебными колоколами звенеть радостный смех.

Я ещё посмеивался про себя, вернувшись в Лейзи-Коув и представ перед Данном и Элайзой. Оба сидели перед очагом, и из-за моих сложностей с Элайзой мне стало не по себе от сквозивших в их взглядах беспокойства и заботы. Разве недостаточно, что они спасли мою жизнь? Неужели меня нужно унижать и того больше? Разве не ясно, что я принадлежу к людям, которые смеются в лицо смерти? Справлюсь как-нибудь без их озабоченных физиономий.

Элайза засияла, увидев меня в добром здравии. Но в следующий миг в её глазах вновь читался испуг. Она уставилась на мои ноги так, словно никогда не видела их прежде.

— Чегой-то ты? — спросил я.

— У тебя штаны в крови, — тихо сказала она.

Бросив взгляд вниз, я обнаружил, что мисс Уоррендер напоследок испортила мои единственные приличные штаны — подарок Данна.

— Да, чёрт возьми, здорово она меня уделала, если вы позволите такое выражение.

Мрачные лица Элайзы и Данна расцветились улыбками. Я ещё неё которое время подержал их в неведении, а затем подробнейше описал, как и почему я чуть было не распростился с жизнью. Однако мой расчет на то, чтобы повеселить отца с дочерью этим рассказом, явно не оправдался.

— Нельзя смеяться над женщиной, которая в отчаянии и покончила с собой.

— Ну да? Над чем же мне прикажете смеяться?

Я переводил взгляд с одного на другого, но оба молчали.

— А ты представь себе: вдруг на её месте оказалась бы я, — наконец произнесла Элайза.

— Ты? Почему мне надо такое представлять? Во-первых, хотел бы я посмотреть, как Данн застрелит своего заснувшего на посту зятя. Во-вторых, ты же не станешь ради меня кидаться со стены.

— Много ты понимаешь, — отозвалась Элайза.

— И кто знает, — вмешался в разговор Данн, — как бы поступил я, если б этот зять сделал мою дочь несчастной…

— Не смотри на меня так! — вскипел я, но Данн упорно не спускал с меня глаз.

— Если я правильно понял, — продолжал он, — ты, как перчатку, бросил в лицо офицеру своё настоящее имя.

— Ну, бросил. И, возникни у меня такая возможность ещё раз, я бы её снова не упустил.

— Этого-то я и боюсь, — сказал Данн.

— Да не волнуйся ты за меня! — весело вскричал я.

— И не думаю, — отвечал он. — Я волнуюсь за Элайзу.

Тут я расплылся в ухмылке.

— Если уж кто справится в этой жизни да ещё преуспеет в ней, так это твоя дочь, — заметил я.

Я совершенно честно так считал, и в моих устах это была редкостная похвала, можно сказать, признание, за которое мне, однако, не отплатили той же монетой.

— Ты мне очень нравишься, Джон, — произнёс Данн. — Похоже, Элайза разделяет мои чувства. Но я не виноват, что спас тебе жизнь. Я бы сделал это с любым другим.

— Даже с комендантом Уоррендером, — прервал его я.

— Даже с капитаном Уилкинсоном, — подхватил он.

Разумеется, я подумал, что ослышался.

— Тебе не нужно ни понимать это, ни испытывать ко мне благодарность, — продолжал Данн. — Речь у нас теперь о другом. Мы приютили тебя и позаботились о тебе. Ты, Джон, привлекателен для всех, как бы к этому ни относился ты сам. Ты согласился стать моим компаньоном, а моя дочь, пропади всё пропадом, кажется, не прочь сделать тебя моим зятем. Это всем известно. А ты берёшь и ставишь всё это на карту, крича, что ты Джон Сильвер, и не думая о том, что капитану Уилкинсону только того и надобно. Мне казалось, ты должен лучше шевелить мозгами.

— Да я просто брякнул, что мне пришло в голову.

— Вот именно. А как ты думаешь, что будет, если выяснится, что мы с Элайзой прячем у себя бунтовщика?

Я не отвечал. Мне нечего было сказать ни в свою защиту, ни против себя. Я ведь выкрикнул офицеру своё имя, только чтобы почувствовать под крылом воздух, снова стать самим собой, не более того.

— Нас могут повесить, — закончил Данн. — Заодно с тобой.

— Значит, мы одной верёвочкой повязаны, — заметил я. — К счастью или к несчастью.

— Скорее уж к несчастью, — сказала Элайза.

Чуть погодя, в постели, она безжалостно использовала меня так долго, словно пришёл наш последний час. В конце концов я запросил пощады.

— Пощады? — удивилась она. — Ты, здоровый, крепкий мужик, который один противостоит всему свету, просишь пощады? Да известно ли тебе, что значит это слово?

— Сейчас оно значит, что я больше не могу.

Элайза грустно рассмеялась. Никогда ещё я не слышал у неё такого смеха.

— Ты больше не можешь! — презрительно и в то же время печально повторила она. — Очень надеюсь, Джон Сильвер, что когда-нибудь тебе действительно придётся стоять на коленях и просить пощады. По-людски.

— А теперь я кто, не человек?

Элайза не ответила. Я растерялся. Почему она прямо не говорит, что имеет в виду? Так, как делала всегда? Хуже того, она заплакала.

— Да что с тобой творится? — спросил я. — Признаю, я поступил в крепости опрометчиво. Но это в моём духе. Разве я не потому и приглянулся тебе? А если ты хочешь, чтоб я убрался отсюда и оставил вас с Данном в покое, могла бы так и сказать, а не разводить нюни.

Эти слова едва ли пошли на пользу, потому что Элайза заплакала горше прежнего.

— Ты можешь объяснить, в чём дело? — допытывался я.

— Могу, — наконец пробормотала она. — В том, что ты ничего не понимаешь.

На другой день мы взяли курс на Францию. По выходе в море Данн и Элайза, казалось, вздохнули с облечением, и лишь мимолётные взгляды иногда напоминали о вчерашнем. Мы шли при попутном ветре, и «Дейна» неслась на всех парусах. В разлетавшейся по сторонам пене виднелись радуги. Солнце сверкало и плескалось в красной парусине. Воздух очистил меня и моих спутников от недовольства и разногласий; так, во всяком случае, считал я.