Бьёрн Ларссон - Долговязый Джон Сильвер: Правдивая и захватывающая повесть о моём вольном житье-бытье как джентльмена удачи и врага человечества

— Убери грязные лапы! — велел я Скьюдамору. — Она моя!

Скьюдамор мгновенно сник, и, к своему удивлению, я увидел, что он струсил.

— Конечно, Сильвер, — с подхалимской улыбкой пробормотал он. — Ясное дело, она твоя. У меня этого добра хоть отбавляй. Право слово, одному не управиться.

Однако он не устоял перед искушением оглядеть женщину с головы до пят, вернее, от шеи и ниже.

— Разрази меня гром! — воскликнул лекарь. — Вот уж не знал, что ты разбираешься в женщинах. Ещё и мулатку отхватил! Всё корчил из себя невинного, а ты, оказывается, ждал своего часа.

— Заткнись! — проревел я, и Скьюдамор умолк.

А я, бросив взгляд на фигуру женщины, вынужден был признать, что он, чёрт возьми, прав. Она была похожа на вырезанный из дерева образ девы на носу флагманского корабля. В ней не было также заметно стыда или смущения. Да, сказал я про себя, она не чета другим.

Как же мне, считающемуся самым ничтожным человеком на судне, юнгой, предъявить свои права на неё и защитить их? Но я напрасно ломал голову. Спустившийся со шканцев Баттеруорт уже схватил женщину за руку.

— Мне нужна уборщица в каюту, — сказал он. — Вы же знаете, что моего юнги с позавчерашнего дня нет, он умер.

Парень действительно умер, так что надраивание до блеска Баттеруортовых пуговиц стало, можно сказать, последним добрым делом мальца за его недолгую жизнь. Котовский взгляд капитана прямо-таки прилип к золотисто-коричневому телу женщины, точно она была обмазана смолой.

А я… что сделал я? Вякнул этому негодяю, чтобы он оставил женщину в покое. Баттеруорт отпрянул, и даже у него я уловил начатки страха, но капитан быстро вспомнил, кто такой он и кто я.

— Ах вот как, Сильвер? — произнёс Баттеруорт с самой своей отвратительной усмешкой. — Уж не собираетесь ли вы снова оспаривать мои приказы? После месяца в африканских водах дно «Беззаботного», вероятно, мало отличается от кораллового рифа.

— Никак нет, сэр, — с трудом выдавил из себя я. — Я просто беспокоился за ваше здоровье, сэр. По-моему, у неё оспа.

— Хороший ответ, Сильвер! Вы человек с головой, только, к сожалению, скверно ею пользуетесь. Я бы сказал, что в жизни не видел такой здоровой бабы, и плоть у неё тугая, как мясо свежезарезанного телёнка. Поверьте, мне не впервой ходить этим маршрутом и я умею распознавать болезнь не хуже халтурщиков вроде вас. Я не подвергнусь ни малейшей опасности. Напротив, такая красотка пойдёт мне только на пользу.

Капитан презрительно огляделся по сторонам и ушёл, уводя за собой женщину. Я смотрел им вслед, и мне показалось, что её взгляд задержался на мне. Потом она совершенно точно улыбнулась, но такой улыбкой, от которой у любого задрожали бы колени. Ни приятной, ни доброжелательной эту улыбку назвать было нельзя. Баттеруорт, однако, слишком смаковал грядущее удовольствие, чтобы замечать подобные мелочи. Скьюдамор схватил меня за руку.

— Только без глупостей! — вроде даже сочувственно произнёс он. — Женщина — это тебе не белая черта на палубе, она всего лишь удобная расщелина. А этого добра полно.

— Что ты понимаешь? — ответил я, высвобождая руку. — Но если ты думаешь, я снова дам себя килевать из-за какой-то бабы, то ты ошибаешься!

— Только в этом я и хотел убедиться, — обрадовался он. — Мне бы очень не хотелось, чтобы с тобой что-нибудь случилось. Если корабль рано или поздно перейдёт в надёжные руки, ты по крайней мере будешь знать, что на меня можно положиться. А теперь нам пора спуститься в подземное царство и посмотреть, как там наши подопечные. Приготовься к самому худшему.

Подумать только, Долорес, мы с тобой прожили вместе девятнадцать лет и ни разу не поговорили об этом. Теперь уже поздно. Ты унесла тайну с собой в могилу. Вчера вечером, описав нашу с тобой первую встречу, я попросил одну из женщин прийти спать ко мне. Она пришла с улыбкой: похоже, моя просьба доставила ей удовольствие. Она, не таясь, разделась, обнажила своё чёрное тело и легла на кровать с полусогнутыми, гостеприимно приоткрытыми ногами. Я тоже разделся догола, выставив на свет дряхлую, сухую, морщинистую, обветренную кожу белого человека, и лёг рядом. Я попросил женщину перевернуться на бок, спиной ко мне, и прижался к ней всем телом, не считая отсутствующей ноги, и так в неподвижности пролежал целую ночь. Я чувствовал, как её тепло перетекает в мои бренные останки, а сам думал о тебе, Долорес, пока, уже на рассвете, не заснул.

Когда я проснулся, женщина, видимо, только что встала и надевала свою нехитрую одёжку. На плече и на бедре у неё я заметил отпечаток своих судорожно вцепившихся рук. Она посмотрела на меня вопросительно, пожалуй, даже жалеючи, однако меня это не задело.

— Спасибо! — сказал я на языке её племени, и женщина засветилась от радости.

Она впервые, подумалось мне, слышит это слово из моих уст.

Простите великодушно, господин Дефо, что я прервал течение событий и перескочил на другое, но я теперь вроде старого компаса, который не может без отклонений. И если я умею учитывать его прочие ошибки и устранять их, то с девиацией справиться сложнее: она меняется в зависимости от курса, груза и снаряжения корабля. Помнится, я собирался рассказать вам об Эдварде Ингленде — то, о чём умолчал во время наших бесед в «Кабачке ангела». Увы, для моей памяти никто не составил таблицу девиации. Я прокладываю курс, но сам не знаю, какие поправки к нему следует делать, и вскоре я уже не уверен, правильно ли иду. Это, господин Дефо, называется сложным счислением — когда ты ведёшь судно только с помощью лага и компаса. Едва ли вам знакомо такое выражение… Как бы то ни было, повесть о моей жизни и есть пример такого счисления. Ты знаешь, из какого порта выходишь, но чем дальше ты удаляешься от исходного пункта, тем неувереннее себя чувствуешь. Круг, в пределах которого ты можешь очутиться, всё расширяется. Что же делать? Можно удвоить число дозорных на марсе в надежде обнаружить землю, прежде чем будет слишком поздно. Можно пролистать назад вахтенный журнал, учесть то да сё — погрешности лага, дрейф под воздействием ветра и течения, рулевого, который отпускает штурвал или валится с ног при шквале, рулевого, который берёт в темноте слишком вправо или слишком влево… Но прибавится ли уверенности? Скорее наоборот. Хороший мореход тот, кто расширяет свой круг, понимая, что неуверенность и есть единственная данная нам истина.

Я пролистал назад журнал, надеясь определить своё местоположение, но выяснилось, что я только примерно вычисляю круг, а марсов вообще не выставил. По крайней мере, я уже твёрдо понял, что воображать, будто я прошёл по жизни с надёжными ориентирами и координатами, значит предаваться фантазиям, тешить собственное тщеславие или принимать желаемое за действительное. Нет, моя жизнь была сложным счислением, однако не исключено, что я ещё успею определить свои координаты и только потом пойду ко дну.