Борис Романов - Капитанские повести

— Колхозник, — убежденно сказала она. — Бьюсь об заклад, что у вас в правом кармане бутылка.

— Верно, — сказал Меркулов. — Как вы догадались?

— Еще бы тут не догадаться, если она довольно ощутимо меня колотит.

Меркулов высвободил руку, переложил коньяк в левый карман, а заодно извлек из кисета трубку, привел ее в немедленную готовность, но набивать табаком и закуривать не стал, а лишь обнял трубку ладонью, и Люба вовремя догадливо взяла его снова под руку.

Начиналась тропинка, проложенная наискось через сквер Театрального бульвара, и они оба одновременно поскользнулись на вытаявшем из-под снега листе оцинкованного железа.

— Последствия январских ураганов? — косолапо утверждая себя на стылой дорожке, спросил Меркулов.

— Ну, вы сама надежность! — засмеялась она. — Однако цинк вас едва не подвел. Я тогда шла на работу и слышала, как они слетали с драмтеатра.

Меркулов ничего не ответил, потому что отвечать по существу вопроса было нечего: новогоднюю ночь он провел лежа носом на волну севернее островов Вестеролен, и не осталось от нее никаких воспоминаний, кроме боязни; думал лишь о том, чтобы не укачались кочегары да справилась с углем и шлаком посланная на подмогу в машинное отделение и состоящая сплошь из одних салаг палубная команда. Еще думал, что будет, если откуда-нибудь вынырнет другое судно, — ведь шансов разойтись не было никаких, локатор вышел из строя, и сил едва хватало держать вразрез волне. Успокаивал себя тем соображением, что океанские суда идут гораздо мористее, а промысловый флот поголовно вот так же выгребает против пены и снега, лишь бы только к берегу не сносило. Посмывало тогда кое-что, да выбило два стекла в рубке, щиты сколачивать пришлось…

— Вы неудачник, да? Дядя Климентьич очень переживает, что вы всё в пролове…

— Почему? Ловил и я неплохо. А тут такая штука, задержались мы чрезмерно в ремонте. На судне, кроме меня и «деда», никого из старичков не осталось. Может быть, я и растерялся, честно сказать. Да тут еще шторма. В общем, если в этом рейсе не выправлюсь…

— Пойдете в управдомы? Для управдома у вас слишком пиратский вид. Может быть, перейдем на «ты»?

— Можно попробовать, — ответил Меркулов и закусил трубку.

Она дружелюбно подергала меркуловский локоть и даже заглянула ему в лицо, но поскольку маска железобетонного морского волка успела затвердеть на Меркулове, то и она, прошептав: «Виновата, капитан…», изобразила томную, скучающую во флирте, даму, вцепилась в него обеими руками, склонила к его плечу легкую голову, и Меркулов углом сощуренного глаза разглядел, наконец, что на ней меховая шапочка с помпоном и козыречком, открывающая переменчивое, как у Гавроша, лицо.

Да тут еще они вдвоем отразились в витрине диетического магазина, и Меркулову стало не по себе от того, что он увидел в стекле. Хоть бы заиндевело, что ли.

Проспект вытянулся перед ними во всю свою невеликую длину, пожалуй, более широкий, нежели длинный, и неясные сопки за домами в его конце ощутимо клонились к заливу. Света уже не было, но не было и темноты, хотя горели фонари и окна еще не все погасли. Смутное сияние исходило от неба и от снега, облитого, словно глазурью, голубоватым ледком. Пахло весной, то есть неощутимым, трудно определимым, свежим, арбузным, огуречным, так, как, бывает, пахнет большое пространство пресной воды, когда к нему долго добираешься сушей.

Угадывались по всему проспекту люди — в одиночку, попарно и компаниями. Долгая непролазная зима дала передышку в два солнечных дня, и было не удивительно видеть гуляющих за полночь, да к тому же назавтра предстояла суббота.

Меркулов уже собрался начинать примирение, как из-за киоска на углу послышалось глухое гитарное бряцание и заунывное, но для этой заунывности довольно стройное пение в три голоса:

На следующем шаге открылись за киоском четыре простоволосых парня, с лохмами на разный манер, но с обязательной полной их выкладкой на воротники пальто, в мятых, раструбами, штанах. Гитара лежала у одного из них на колене, трое других трусились над ней, ерзали плечами по стенке киоска:

Гитаре вдруг передавили горло:

— Дядя, дай закурить!

Меркулов покачал перед собой трубкой.

— Ну и што! Постой минутку, а мы трубочкой по разку затянемся, — продолжил тот же ломкий, шепелявящий голос, и Меркулов снова не понял, кто же из них четверых говорит.

— Балда ты, Осот. Мужчина трубку, как и женщину, по кругу не пускает, это же не трубка мира!..

Меркулов выделил на сей раз, что возразил Осоту чернявый румяный паренек, стоявший с краю, трубка захрустела у него в ладони, но Люба повисла на нем, позволила лишь тяжело переступить на месте.

— Вы что, индейцы, перед военкоматом специально репетируете? — спросила она.

— Вы угадали, мэм, — ответил чернявый, — через месяц пишите письма, шлите телеграммы.

— Ну ладно, после демобилизации приходите сюда вчетвером, я посмотрю, какими вы станете.

— Только без посторонних, мэм.

— Разве может быть такой серьезный мужчина посторонним, а, индейцы? — ответила она и погладила Меркулова по рукаву.

— Почему это мы индейцы? — спросил обиженный голос Осота.

— Скоро поймете. Ну, пока, нас дома дети ждут!

Она потянула Меркулова за собой, и он нехотя подчинился, и гитара за спиной звучно выдала несколько тактов мендельсоновского марша, и еще показалось, что кто-то из парней с одобрением сказал:

— Молоток девка!

Они прошли с полквартала молча, и Меркулов, боясь остыть, все сжимал свою трубку, и Люба шла рядом так тихо, что не слышно было даже ее дыхания.

Она заговорила первая:

— Мой капитан, я знаю, что вы за меня накостыляли бы каждому из них отдельно. И, может быть, даже всем вместе. Но мне не хотелось омрачать необыкновенный вечер. Да к тому же не такие они плохие.

— Я достаточно знаком с такими по траулеру, — сухо сказал Меркулов и разжал, наконец, руку.

— Вы очень старый по сравнению с ними. У вас была война, детдом и тралфлот, а у них детсад и школа.

Меркулов засопел, успокаиваясь, и она предложила:

— Закурите свою трубку, капитан… Как здорово пахнет!

И они снова молча пошли дальше, и Меркулов, медленно процеживая сквозь зубы и ноздри сладкий, туманящий ощущения дым, горестно раздумывал о том, насколько она его моложе, и что именно поэтому она сразу нашла верный тон разговора с парнями, и что вообще, может быть, эти парни как-то с ней знакомы, даже наверняка знакомы, но от этого хамство не должно быть более допустимым, хотя в его положении он, безусловно, искал выход не лучшим образом, но ведь и оставить это так просто нельзя…