Борис Романов - Капитанские повести

Попутно Меркулов вспомнил о Любе и обо всем этом вечере с апрельским антициклоном, и собственное поведение показалось ему столь дико детским и непотребным по сути, что он, удивляясь, как это могло произойти, устыдился весь, от «краба» до подошв ботинок, и понял, что устыдился напоказ, потому что увидел вдруг вытаращенные глаза радиста Лени Шкурко. Надо сказать, что Леня Шкурко карие свои очи любил, берег, нежил их в тени густых ресниц и если уж выкатывал бельма, так только при абсолютно исключительных обстоятельствах.

Неладное требовалось в корне пресечь, и Меркулов снова порадовался, так как явилась во главе с боцманом делегация униженных Тиховым и работой матросов с целью коллективной жалобы.

Меркулов выслушал хоровое исполнение навета и изрек, при каждом слове указывая мундштуком на очередного хориста:

— Вы отвыкли работать! Но — со всех точек зрения — рыбу нужно ловить! Но — рыбу ловят не руками, а тралом! Тихов учит вас работать. Будет рыба — поклонитесь ему в ножки.

— А если не будет? — спросил боцман.

— Если не будет — я пойду в матросы.

— Ну уж, Василий Михалыч… — усомнился боцман.

— Все. А ты, Чашкин, подстриги свои лохмы, ибо ты здесь не попадья и тем более не поп.

— Товарищ капитан, я их подстригу, если будет рыба, — потупившись, жалобно, но твердо ответил Чашкин.

— Почему?

— А если я снова вернусь в порт без денег, кто же меня примет? Или волосы, или деньги. Так я хоть за компанию со своими ребятами перебьюсь.

— Да, настоящий мужчина, вернувшись с промысла, должен быть при деньгах. Чашкин, пожалуй, прав, делегаты. Ладно. Рыба будет, если мы будем работать. Не я один, и не Тихов, а все мы вместе, поняли? А с душещипательными жалобами идите к помполиту. Он человек душевный, работу знает и вас, голубчиков, тоже. Впрочем, и он вам ответит, что море моряку дано для дела, а для отдыха моряку иногда предназначается берег… Как считаешь, Чашкин?

— Не знаю, — ответил Чашкин, подтолкнул боцмана, и все они загрохотали сапогами от радиорубки вниз.

Меркулов тоже поднялся.

— Леня, у меня к тебе такое дело: записывай на магнитофон все без исключения рыбацкие байки, все, что услышишь в эфире без меня. Ясно? Нужна полная информация: где, как, что и сколько!

Леня понимающе смежил бархатные ресницы, и Меркулов пошел к себе переодеться попроще, потому что дело приблизилось к первому тралу.

А первый трал, что первая поклевка. Как пойдет?

Перед первым спуском трала Меркулов всегда волновался. Не так чтобы публично, но в душе, про себя, как и полагается истовому рыбаку. Может быть, это было даже не само волнение, а просто укоренившееся от детдомовской рыбалки воспоминание.

Тогда у них на троих существовала одна удочка с нитяной леской, и честь первого плевка на крючок доставалась тому, кто прошлый раз был удачливее всех. Клев в той речушке бывал разный, но Васята Меркулов иногда по месяцу и более делал почин в рыбалке, приучился при этом иметь ничего не выражающее лицо, но дрейфил каждый раз страшно, потому что имел ответственность и перед единственной удочкой, и перед бурчащими от голода животами приятелей.

С тех пор не было для него горше наказания, чем то, когда у него отбирали право забросить удочку первым. Не из-за потери почета. Выходит, переставали доверять его умению, удачливости, опытности, в старательность его переставали верить.

Все это так и осталось при нем на всю жизнь, так было всегда, пока он работал после детдома в совхозе, плавал матросом в тралфлоте, служил стрелком-радистом в авиации, и снова шкерил по двадцать рыбин в минуту, и боцманил, и был помощником тралмейстера, и, учась заочно, выбивался с помощью Климентьича в штурмана.

Став капитаном, он с трудом приучил себя не хвататься за снасть, давать поудить и помощникам, поскольку все равно ведь промысел должен идти круглосуточно, и никаких сил не хватит двадцать дней отбарабанивать в одиночку. Да, кроме того, Климентьич-то ему самому с третьих штурманов самостоятельно тралить давал…

В кусачем толстом свитере, в сапогах и телогрейке стоять на мостике у открытого окна было куда как сподручней, и Меркулову самому понравилось, как удачно зашел он на первое траление: суда вокруг поразбросало по разным курсам, кое-кто забрался повыше на горку, и оставался, по всей видимости, незанятым коридор «по изобате», вдоль по пологому склону банки.

«На гору лезть не буду, — прикинул Меркулов, — вода еще не прогрелась, и рыба вряд ли туда поднимется. Попробуем, где поглубже».

Третий штурман уже укладывал траулер рабочим бортом к ветру, но Меркулов остановил его:

— Заберись еще на ветер. Пока трал спускаем, нас с этого желоба вон куда снесет, а там и без нас людно. Давай полный! Еще правее возьми, градусов на двадцать. Так. Глубина к сотне подойдет, — стопори, и начали.

Порядок у Тихова внизу на палубе был ничего, хотя и набежало на палубу для первого раза слишком много народу, но к подъему будет еще больше.

Тихов семенил там, проверяя, есть ли где надо багры, ключи-крокодилы, чекеля, ломики и привязки. Попутно он турнул в сторону угольщика с подвахтенным кочегаром, заставил матросов растянуть получше крылья трала, сам, как и положено, завязал куток и еще подбежал под рубку:

— Капитан, спускать тихо-мирно, на ход не дави, трал новый, как бы, того-сего, полотно не перекосить…

— Учи! — ответил, окутываясь дымом, Меркулов. Но даже эти зряшные для него наставления тралмейстера не перебили меркуловского настроения, потому что доволен он был и морозной, но ясной погодой, и тем, что удачно вывел траулер на склон ложбинки, где рыба должна была быть, раз уж она была и на пригорках, и тем был доволен, какой деловой достался ему тралмейстер. Радовало даже угрюмое выражение чашкинского женственного лица: видно, крепко доставалось на орехи тому от Тихова.

Меркулов отправил рулевого на палубу, загнал штурмана на руль и взялся-таки сам за управление, ибо и трал был новый, и экипаж почти весь новый, и тралмейстер тоже, и новый надлежало начать почин.

Спустили в воду куток, затем сквер трала, с руганью и неизбежной, несмотря на репетиции, неразберихой, были выправлены и выпущены крылья, и Меркулов сверху с удовольствием наблюдал, как дрейф расправляет, распластывает в воде трал. Тут заело у Чашкина в углу под фальшбортом бобинцы нижней подборы, Тихов прокатился туда, словно сам был металлическим шаром, взмахнул ломиком, и бобинцы, громыхнув по фальшборту, оттянули подбору вниз, приоткрыли пасть трала. Тихов снова прокатился туда-обратно, выправляя за борт кованые коромысла клячевок, и пошли за клячевками кабеля, и трал отдалился, стал в волнах большою скатообразною тенью, и вот уже плюхнулись за борт плавники распорных траловых досок, с дрожью побежали тросы, тень заметно растворилась в воде, и по мановению тиховской руки, под мерные выклики матросов, отмечавших длину носового и кормового ваеров, Меркулов осторожно повел траулер в сторону трала, следя, чтобы натяжение обоих ваеров было равномерным и не ослабевало, прямо-таки физически чувствуя, как сейчас оседает, погружается в глубину трал, как его там распирают, растягивают подборы, доски и встречный напор воды, и каждый узелок нового сетного полотна сейчас стягивается втугую, и трал насовсем принимает ту форму, какова она у него сейчас, и от его, Меркулова, да тралмейстера Тихова умения зависело, чтобы очертания трала закрепились такими, какими они были на чертеже.