Борис Романов - Капитанские повести

Настало время заняться текущими судовыми делами. С чего же начать? Виталий Павлович представил страничку перекидного календаря, исписанную вкривь и вкось, и решил, как рекомендует французская поговорка, начать с начала.

Следовало убедиться, насколько точно определяются штурмана, и задать курс отшествия. В Атлантике открывался сезон тропических ураганов, и, хотя информации о циклонах еще не поступало, Виталий Павлович решил все же не забираться к северу, а выгадывать в скорости, идя в зоне Азорского максимума и далее — в полосе субтропических широт.

Из пылевидной желто-серой полосы берега выделилась темная, вроде мухи, точка, заметалась над морем, постепенно догоняя «Валдай».

«Ну, вот и патрульный самолет, — понял капитан, — через пару галсов и нас зарегистрирует. Все по плану».

Он еще посмотрел на самолет и вошел в рулевую рубку.

— Я говорю, течением сносит, — доложил третий помощник.

— А именно?

— Да вот, говорю.

Третий помощник был одессит.

Вернее, он считал себя таковым, потому что закончил Одесскую высшую мореходку. Вообще-то родом он был из Ярославля.

— Я говорю, вахте можно будет стоять раздетой? — переключился третий помощник. Ему не терпелось хватануть атлантического загару.

— Сначала с плаванием разберемся. Потом спустимся поюжнее. Потом жарко будет. А когда жарко будет — вахте будут разрешены шорты.

Третий помощник вздохнул, и его лицо с хорошим породистым носом обволоклось выражением неосуществленной мечты.

— Я говорю, определяться будете?

— Предупредите вахтенного, чтобы он патрульный самолет не проморгал, — во-первых. Во-вторых, подправьте курс на авторулевом на два градуса вправо. Ну, и в-третьих, покомандуйте судном, пока я тут навигацией займусь.

— Понятно! — воодушевился третий.

Виталий Павлович определил место по локатору, однако дальнейшие расчеты пришлось отложить на четверть часа.

Четырехмоторный старомодный «Шеклтон» наплыл тяжело и медлительно, как «летающая крепость» в кинохрониках второй мировой войны. Обдало дробным поршневым ревом, свистом пропеллеров, шелестом воздуха.

— Служба, номер! — крикнул Виталий Павлович.

— Ройял Айр Форс помер 12970, — доложил третий помощник.

— Запишите. Впрочем, он наверняка еще заход сделает.

Тут в рубку вошел помполит Андрей Иванович Поздняев с инструктором комитета плавсостава Жорой Охрипчиком, и пришлось положить карандаш на карту.

— Доброе утро!

— Утро доброе.

— Кто был-то?

— Англичанин.

— Доверяют, значит?

— Доверяют.

— Кто доверяет? — спросил Охрипчик.

— Американцы. База у них тут рядом, Рота, слышали? Авиация, атомные лодки… А облетывают англичане с Гибралтара. Выходит, доверяют друг другу.

— Интересно, забавно, — сказал Охрипчик. — А где база-то?

— Ну, рядом, — Виталий Павлович постучал безымянным пальцем по Кадисской бухте.

— Ну?

— Ну. Бинокль возьмите, он сейчас с носа зайдет, вся красота нараспашку.

— А вы?

— Я насмотрелся…

— Я с вами пойду, — сказал помполит.

— Вот, самый лучший бинокль, Георгий Васильевич!

— О! — Жора с биноклем устремился наружу. — Где он?

— Напрасно ты с ним так разговариваешь, Виталий, — сказал помполит.

— Ну? Что, есть оргвыводы из вчерашнего шторма?

— Будут. Какие-нибудь. Иначе зачем же киселя хлебать…

— Вон, летит.

— Знакомо, — ответил Андрей Иванович и одним глазом, как птица, уставился в рубочное стекло.

Серго от нее отказался, и с этой шкурой я натерпелся бы хлопот, если бы не Федя Крюков.

Во-первых, она в нескольких местах была просечена гусеничными траками, а изнутри плохо выскоблена. Во-вторых, неясно было, что делать с медвежьим черепом и как к нему присоединить остальное, чтобы получился толковый ковер. В-третьих, у меня не было ни комнаты, где его растянуть, ни такой женщины, чьи ножки стоило бы беречь от холода шкурой полярного медведя.

Я обскоблил шкуру и череп, как умел, и несколько дней чистил мех опилками, крупой и всем, что попадалось под руку. Глазеть на это собирался весь свободный от вахт экипаж, советовали все, не помогал никто, и в конце концов я сделал то, что давно советовал Миша Кобылин: запер шкуру и череп в холодной кладовке под полубаком и оставил все до порта.

Но в порту тоже было не лучше: в ателье меховых изделий шкуру не принимали, в скорняжной мастерской требовали охотничий билет, я полдня искал правление общества охотников, оно, оказывается, находилось под боком у пароходства, но закрылось на выходные дни. В заготсырье я, конечно, не пошел.

По городу активно колесил со мной Федя Крюков, и когда мы, опустошенные, вышли на угол и закурили на морозце, Федя сочувственно сказал:

— Послезавтра в рейс… Есть еще один выход, — он улыбнулся, обнажая желтые крупные зубы. — Не пропадать же добру… Я бы купил.

— Что ты, Федя, — ответил я, — спасибо тебе за хлопоты. Я, понимаешь, вообще думаю, что шкура попала не туда. Капитан седины хватанул, когда от айсбергов откручивался, доктор этому Лешке целые сутки промывание делал, а шкура — мне. Так что я, Федя, продавать ее не буду.

— Доктор к жене в Питер улетел, — заметил Федя.

— Откуда знаешь?

Федя улыбнулся своей улыбкой травоядного ящера, и вдруг глазки его ожили:

— О чем говорим! У кэпа день рождения завтра. Мой совет — лучшего подарка не придумаешь! Мы это быстренько! Тут и идти-то рядом. Сейчас мы отношение для проходной — и пешочком. Это же со мной по пути! У кэпа друзей полно — ему что хошь сделают!

Федина инициатива покорила меня. Мы взяли у артельщика мешки поприличнее, запаковали шкуру, выписали пропуск и двинули к капитану.

У переездов танцевал на морозе третий механик в лаковых ботинках, нейлоновой куртке и ондатровой шапке.

— Все потеете? — издали захохотал он.

— Есть немного, Алексеич.

Федя Крюков подкинул мешок на спине и заулыбался.

— А ты, Федя, куда? — спросил его третий механик.

— Да вот, вместе мы, Виталию Павловичу день рождения…

— А, тогда и я с вами! Спешить некуда… А ты, Федя, зря к капитану, ты же дома рамы законопатить обещал… А может, лучше к Фросе пойдем? У нее подружки — сам знаешь… Давай подсоблю.

Федя Крюков молча мотал головой, улыбался, и его длинная тощая фигура в пальто балахоном качалась под тяжестью мешка.

Даже я с одной медвежьей головой взмок, пока мы взбирались наверх, на квартала́, а Федя и подавно.

— Перекурим, — сказал третий механик. — Ты, Федя, мешок на снег не бросай, как его потом в квартиру? Дайка я его подержу. Вот так. Закурили? Ну, а теперь, Федя, давай пять. Я знаю, что ты тоже член судкома. Но с какой, скажи, стати ты к кэпу завалишься? Это же подхалимаж, Федя. Шкура-то не твоя! Если бы ты свою выдал, это я понимаю. А то! Неудобно, Федя, неудобно. Иди-ка ты окна заклеивай.