Алексей Зотов - Приключения Бормалина

— Спичечная плантация, мое детище, промокла насквозь, — продолжал Самсонайт, — и до завтрашнего вечера ни за что не просохнет. Шестнадцатая рука, посланная за огнем к бандюгаям, наотрез отказывается служить — дескать, не могу в темноте уворачиваться от выстрелов. Эти охламоны ведь чуть что жмут на гашетку. Самая моя нерасторопная, самая ленивая и бестолковая — а тоже гонор показывает. Не рука, а тридцать три несчастья и столько же проблем. Распустились, все дальше некуда… И почему я так снисходителен?

— Да, шеф, вы сама толерантность, — раздался вкрадчивый голос льстеца. — Вы сама снисходительность, доброта и, что самое главное, щедрость!

— Да, я снисходителен, — согласился Самсонайт. — Я снисходителен, великодушен, прост в общении и добер. Или добр, так, пожалуй, благозвучнее. Как считаешь, Форелли?

— И все-таки самым главным вашим достоинством, шеф, я считаю щедрость. Ведь вы мне щедро заплатите за мой неустанный труд?

— Щедро, не сомневайся. Знай себе трудись, а за оплатой дело не станет. Рассчитаемся за все сразу и даже более того. Но я сейчас о другом. У меня шестнадцать рук, а верой и правдой служат считанные единицы. Остальные же в большинстве своем ни уму, Фил, ни сердцу. Как бы найти на них управу?

— Террор! — рьяно подсказал доктор. — Только террор! В каземат, на хлеб и воду, и чтобы крысы бегали по углам, и с потолка чтобы капало, а ночью допрос. Это очень действенная политика, шеф.

Самсонайт задумался.

— Это что же получается, Форелли, самого себя в каземат? Да какой же ты личный доктор после этого? Ты что же, зла мне, выходит, желаешь?

— Ну и ногти у вас, шеф! — раздался восхищенный голос подпольного воротилы, сделавшего вид, будто не расслышал вопроса. — Второй напильник меняю. Шеф, а сколько вы заплатите мне за этот месяц труда?

— Заплачу щедро, не сомневайся. Самсонайт слов на ветер не бросает.

— А щедро — это, по-вашему, сколько? — все дальше уводил разговор доктор.

— Обещаю еще раз, последний, что с острова ты уедешь богачом! — повысил голос калиф. — Если, конечно, не раздумаешь уезжать. Ну куда ты отправишься, скажи на милость? Ты отовсюду эмигрант. Нет, наверное, такого клочка земли, где бы ты не побывал. Ты так ухитрился, запятнать свою репутацию везде и всюду, что тебе и податься некуда. И чего тебе здесь не живется?

— Шеф, я пилигрим по натуре и бизнесмен. Хочу открыть свое торговое дело. Есть просто непочатый банк идей. Хочу несказанно разбогатеть путем купли-продажи. В идеале, шеф, я хочу все на свете продать и все на свете купить, а потом перепродать втридорога. Я человек с международным размахом. Вы уж расплатитесь со мной от души — видите, как самозабвенно я тружусь на ваше благо. Я и лекарь, я и слесарь, я и надсмотрщик, я же и повар. Кончится наш с вами контракт, набью дублонами мошну, раздобуду фальшивые документы и отправлюсь дело открывать. Это моя мечта, шеф, моя путеводная, слегка мерцающая звезда. Шеф, вы не дремлете?

— Еще чего!

— А как насчет часового, шеф? Кто-нибудь лежит у нас в секрете?

— Труслив же ты, доктор! — засмеялся Самсонайт. — А еще международный авантюрист, называется! И кого тут бояться?

Сколько ни щурился я, сколько ни всматривался, не мог разглядеть собеседников: все было смутно. Я лег поудобнее на живот и, успокаивая попугая ладонью, следил за каждым произнесенным словом. Но, как назло, разговор держался пустяков.

— Бояться тут, может быть, и некого, да мне все равно страшно. У меня была тяжелая жизнь, полная неожиданностей и подвохов со стороны современников. Поэтому до сих пор и шалят нервы. Особенно один нерв — так и ноет, так и ноет. Хочется уехать далеко-далеко. Хочется уехать отовсюду туда, где тебя не знают, где тепло и спокойно. Мне даже иногда снятся спокойные и уютные страны. Вон Греция недавно приснилась…

— Это в Греции-то спокойно? — поднял его на смех Самсонайт. — Ты плохо ориентируешься в международной обстановке, доктор. В Греции одна из самых безупречных служб безопасности, например. С тобой могут сыграть роковую шутку твои устаревшие представления о зарубежье. А взять Интерпол. Ты слышал, что в эту организацию вступило еще несколько стран? Тебя арестуют в первом же порту, Фил. Потому что везде и всюду расклеены твои фотографии, и за твою поимку сулят круглую сумму. Подумай, ох подумай, прежде чем оставлять Рикошет.

— Я, конечно, подумаю, — обещал подпольный воротила, — но и вы подумайте, сколько заплатите мне, шеф. А про Интерпол больше не говорите при мне. А то у меня все вздрагивает внутри, когда слышу это ужасное слово… Как там наша пациентка? Еще изволит почивать?

— Как ты льстив! — с неприязнью процедил Самсонайт. — А ведь я отлично знаю, что льстец — самый опасный из ручных животных.

— О чем вы говорите! — воскликнул Форелли вне себя от негодования. — Да как же вам не совестно! Я искренне интересуюсь вашей раненой рукой. Я все-таки врач, я клятву Гиппократа давал!

— Ну-ну, не горячись… А раненая спит, ты прав. Ее хлебом не корми, лежебоку, только дай вздремнуть сутки-другие. Она у меня дождется, и на самом деле посажу ее в застенок-подземник-запорник на хлеб и воду, будет знать. Благо он сейчас у нас пуст, застенок наш. Никто не требует адвоката, побега никто не замышляет… Даже скучно!

В этом месте я очень насторожился и взбодрил попугая, чтобы и он насторожился. Но исчадие и подпольный воротила заговорили о другом:

— Как поступим с бандюгаями, Фил? Отпустим или пускай и они разделят участь других наших гостей? Вот смеху-то будет через три года!

— Отпустим, шеф. Иначе можно сильно испортить отношения с Клифтом, а к чему это нам? Если Клифт с Бандюгаем большие друзья, разумно ли ущемлять Бандюгая? Тем более Клифт нам очень полезен. Я уж не говорю о том, что через три года может получиться совсем не смешно. Вы понимаете, что я имею в виду?

— М-да, труслив же ты, Форелли! — вздохнул Самсонайт, и было слышно, как он почесал в затылке. — Труслив и, я бы сказал, интриганист.

— О, я очень запуган, шеф! — подтвердил доктор с большой готовностью. — Так не томите меня, скажите: выставили охрану или не выставили? Зачем вы играете у меня на нервах?

— Не нервничай, доктор, затачивай ногти спокойно. Лежит у меня в секрете сама загребущая, ты ее знаешь.

— Загребущая лежит? Тут уж я могу успокоиться, тут уж никто не нарушит, наш покой. Между прочим, шеф, что-то давно не видно вторую рабочую руку… Куда вы ее запропастили, если не секрет?

— Она сзади тебя, — сказал Самсонайт, — отсыпается на верхних нарах. Утром ей в командировку. На траверзе мыса Соло попал в штиль галеон — надо воспользоваться случаем и пополнить подземник-застенок-запорник.

Звук напильника на минутку прекратился — очевидно, доктор оглядывался по совету шефа.