Джек Лондон - Мятеж на «Эльсиноре»

Да, мятежникам все же не удалось овладеть нашей кормой! Мои пятеро азиатов и двое белых сумели удержать крепость в то время, как мы с Маргарет лежали рядом, без чувств.

Все дело обстояло весьма просто. Современный морской карантин требует, чтобы судно не имело бацилл, являющихся носителями заразы. В отделении донки на баке имеется окуривающий аппарат, обезвреживающий бацилл. Мятежники уложили трубки от аппарата вдоль угля, продолбили отверстие через двойную палубу из стали и дерева, соединили трубки с окуривающим аппаратом и начали накачивать. Буквит заснул, но проснулся от удушья, когда пары серы проникли в помещение. Мы же на своем высоком месте, как крысы, были выкурены негодяями. Вада открыл одну дверь. Старый буфетчик открыл вторую. Оба достигли основания трапа, но были вынуждены отступить перед серными парами. Тогда они приняли участие в борьбе, чтобы отбросить наступление с бака.

Мы с Маргарет узнали, что сера, особенно при длительном вдыхании, причиняет легким боль и надолго оставляет их больными. Только теперь, после того как прошло двенадцать часов, мы можем несколько легче дышать. Но все же мои легкие не причинили мне такую боль, чтобы помешать мне сказать Маргарет, как я узнал о силе моей любви к ней. И все же она – только женщина, и я говорю ей это. Я говорю ей еще, что на белом свете имеется по меньшей мере семьсот пятьдесят миллионов двуногих, длинноволосых, нежноголосых существ с нежным, мягким телом, как у нее. Наша планета наводнена громадным числом существ ее рода и вида. Но я говорю ей еще больше. Я говорю, что из них она – единственная. Да, я верю в это. Я знаю это, и самая малая часть во мне кричит об этом.

Любовь – поразительна! Она – источник вечного и чудесного изумления. О, верьте мне, ибо я знаю старый, строго научный метод взвешивания, подсчитывания и классификации любви. Это бездонное безумие, космический обман и явная насмешка для созерцательного глаза философа и, вообще, для человека, задумывающегося над будущим. Но когда человек отбрасывает все эти интеллектуальные посылки и становится настоящим человеком, человеком-мужчиной, короче говоря, любовником, тогда все, что он может сделать и чего он не может не сделать, это – уступить требованиям жизни, обеими руками обнять свою любовь и прижать ее к себе как можно ближе к сердцу. В этом – вершина его жизни, вершина всей человеческой жизни. Выше этого ни один человек не может подняться. Философы работают и барахтаются на вершинах кротовых нор, там, далеко внизу. Кто не любил, тот не вкусил окончательной сладости жизни. Я знаю это. Я люблю Маргарет, женщину. Она – желанна!

За истекшие двадцать четыре часа произошло очень много. Начну с того, что вчера вечером во время второй собачьей вахты мы чуть было не лишились нашего буфетчика. Кто-то из мятежников через щели вентиляторов разрезал ножом мешки с мукой сверху донизу. В темноте мука незаметно просыпалась на палубу. Конечно, человек, спрятавшись за мешками, не мог видеть того, что происходит по эту сторону пустых мешков. Он выпустил несколько выстрелов наугад, без прицела, как раз в то время, когда мимо, шлепая туфлями, проходил буфетчик. К счастью, мятежник промахнулся, но выстрел раздался так близко, что шею и щеку буфетчика обожгло порохом.

В шесть часов, во время первой вахты, случился новый сюрприз. Том Спинк прибежал ко мне туда, где я стоял на вахте, на передний край кормы. Его голос дрожал, когда он заговорил со мной:

– Ради Бога, сэр, они пришли! – сказал он.

– Кто? – резко спросил я.

– Они… – пробормотал он. – Те самые, которые явились к нам с Горна… три матроса-утопленника. Все трое сейчас там… они пришли и стали у штурвала.

– А как же они попали сюда?

– Ведь они колдуны… так они… прилетели к нам… сэр. Ведь вы не видели, как они здесь проходили?

– Нет, – подтвердил я. – Мимо меня они не проходили.

Бедный Том Спинк застонал.

– Но ведь там наверху есть веревки, по которым они могли пробраться от бизань-мачты до талей, – прибавил я. – Пришли ко мне Ваду.

Когда последний сменил меня, я отправился к штурвалу. И там, действительно, в ряд стояли те трое, которых выбросила нам буря, трое мечтателей с топазовыми глазами. При свете фонаря, который навел на них Луи, глаза их, казалось, никогда еще так не напоминали глаза больших кошек, и – Боже! – они мурлыкали. Во всяком случае, те звуки, что они издавали, больше, чем на что-либо другое, походили на кошачье мурлыканье. Было очевидно, что это мурлыканье полно доброжелательства к нам. К тому же они протянули вперед руки, ладонями кверху, что служило безошибочным знаком миролюбия. Затем каждый из них по очереди снял свою фуражку и положил мою руку на свою голову, что также должно было означать, что они предлагают мне свою верность и признают меня своим господином.

Я молча кивнул. Мне нечего было сказать людям, мурлыкавшим, как кошки, с которыми язык знаков при тусклом свете фонаря был весьма затруднителен. Том Спинк что-то проворчал в знак протеста, когда я приказал Луи свести их вниз и дать им покрывала.

Я знаками предложил им лечь спать. Они с благодарностью кивнули головами, затем несколько помедлили, затем показали на свои рты и потерли животы.

– Утопленники не едят, – с усмешкой сказал я Тому Спинку. – Спуститесь с ними вниз и следите за ними. Луи, накормите их, и пусть едят, сколько захотят. Это – хороший знак. Очевидно, на баке совсем мало стали выдавать.

И получаса не прошло, как Том Спинк вернулся.

– Ну, что, они поели? – спросил я его.

Но я его не переубедил. Уже само по себе громадное количество съеденного возбуждало в нем подозрение. Он слышал кое-что об особом роде привидений, которые едят мертвецов на кладбище. Так что голод не мог еще служить доказательством.

Третье происшествие имело место сегодня утром, в семь часов. Мятежники запросили мира. И когда Нози Мёрфи, мальтийский кокни, и неизбежный Чарльз Дэвис стояли передо мной на главной палубе, я не мог не заметить, как похудели и вытянулись их лица. Голод оказался моим верным и мощным союзником. И, действительно, когда рядом с Маргарет я стоял на краю кормы и смотрел вниз на этих голодных тварей, я чувствовал себя очень сильным. Никогда еще разница между нашим числом и числом мятежников не была так незначительна, как сейчас. Три дезертира, влившись в нашу группу из девяти человек, увеличили наш состав до двенадцати человек, в то время как противники, потеряв Дитмана Олансена, Боба и фавна, насчитывали ровно двадцать человек. И из них Берт Райн, несомненно, находился в очень тяжелом состоянии. Кроме того, там имелось несколько человек совершенно слабых, таких например, как Сёндри Байерс, Нанси, Ларри и Ларс Якобсен.