Уильям Джейкобс - Под чужим флагом (сборник)

Кок отправился вниз и принес оттуда с полдюжины хлебов.

Через два дня уже никто из нас ни капли не боялся этой твари, потому что она оказалась необычайно пугливой для своих размеров. Она была трусливее мышонка. И, однажды, когда второй помощник, чтобы позабавиться, взялся за шнурок сигнального парового свистка и легонько дернул его, змея подняла голову с испуганным видом и, немного отстав от нас, повернула назад и исчезла, нырнув в глубину.

Я думал, что капитан сойдет с ума от отчаяния. Он сам начал швырять за борт в бесконечном количества хлеб, куски мяса, свинины и сухари и, когда эта тварь собралась наконец с духом и снова выплыла за нами, он прямо сиял от радости. И тогда же он отдал строгое приказание, чтобы никто не смел прикасаться к сигнальному свистку, хотя бы даже сгустился туман или была опасность столкновения с другим судном. И запретил также отбивать склянки, приказав, чтобы вместо того боцман сам заходил в нужное время в кубрик и вызывал людей на вахту.

Прошло еще три дня и, так как чудовище продолжало держаться за нами, то все были уверены, что нам удастся благополучно доставить его в Нью-Йорк, и, я думаю, что вопрос о существовании морских змей уже был бы решен, если бы не Джо Купер.

Он был на редкость некрасивым парнем, этот Джо. Не часто приходилось мне встречать такую уродливую образину. И в то же время он был страшно чувствителен и обидчив в этом отношении. Если, например, какой-нибудь паренек, идущий ему навстречу по улице, приостановится и свистнет, обратив внимание на его физиономию, или покажет на него своему приятелю, то Джо Куперу уже и это не нравилось Он рассказывал как-то, когда мы с ним говорили по душе и я его сочувственно слушал, что только один раз в его жизни с ним любезно разговаривала женщина. Это было ночью в Попларе. во время густого тумана, и он был так счастлив, что забыл обо всем на свете, и оба очутились в канаве, прежде чем он успел сообразить в чем дело.

На четвертое утро, когда мы были всего в трех днях пути от Сэнди Хука, капитан проснулся не в духе, и выйдя на палубу, готов был придраться к кому угодно и за что угодно. И, как нарочно, первый, на кого он наткнулся, был Джо, стоявший у борта, высунув свою физиономию и глядя на морскую змею.

— Вы что, черт вас возьми, делаете? — заревел диким голосом капитан, увидев Джо в этом положении. — Чего вы хотите этим добиться?

— Чем, сэр? — спросил Джо.

— Тем, что высовываете за борт корабля свою безобразную рожу и пугаете ею морскую змею! — заорал капитан. — Вы же знаете, какая она нервная, эта тварь! Проклятый бездельник!

— Пугаю морскую змею!? — произнес через силу Джо, весь задрожав и побледнев как полотно.

— Если я еще раз увижу вашу поганую харю за бортом, — продолжал неистово орать капитан, — так я вам расколочу ее вдребезги. Понимаете? А теперь убирайтесь вон!

Джо убрался, а капитан, сорвав на нем свою злость, пошел на ют и начал уже совсем спокойно болтать с помощником.

Я был тогда внизу и ничего об этом не знал. Только через несколько часов я услышал обо всей этой истории от одного из кочегаров. Он подошел ко мне с таинственным видом, когда я потом стоял наверху, и сказал:

— Билль, — сказал он, — вы приятель Джо. Сойдите к нам вниз и посмотрите, — не сможете ли с ним что-нибудь сделать.

Не понимая, что он хочет этим сказать, я спустился следом за ним в машинное помещение и увидел там неподвижно сидевшего на опрокинутом ведре Джо. Глаза у него были дико выпучены и устремлены куда-то вперед в одну точку. Два или три других кочегара стояли тут же и смотрели на него, наклонив голову на бок.

— Он уже три часа сидит так, — сказал шепотом младший машинист, — как будто его поразило молнией.

Когда он заговорил, Джо слегка задрожал.

— Испугать морскую змею! — произнес он. — О, я несчастный!

— Это свихнуло ему мозги, — сказал один из кочегаров. — Он только это и повторяет все время.

— Если бы мы могли как-нибудь его заставить зарыдать, — сказал машинист (у него брат был фельдшер), — то можно было бы спасти его рассудок. Но весь вопрос в том, как это сделать?

— Надо с ним осторожно и ласково поговорить, — сказал другой кочегар. — Я попробую, если вы, товарищи, ничего не имеете против.

Он сначала хорошенько крякнул, чтобы прочистить горло, затем подошел к Джо, положил руку ему на плечо и сказал очень нежным и жалостливым голосом:

— Не принимайте это так близко к сердцу, Джо. Очень часто и за самым скверным рылом скрывается доброе сердце.

Едва он успел это сказать, как Джо вскочил, сжав кулаки, и дал ему такого тумака, что чуть не сломал ребро. Потом отвернулся, опять весь задрожал и снова впал в в прежнее состояние полной неподвижности.

— Джо! — позвал я, легонько встряхивая его, — Джо!

— Испугать морскую змею! — прошептал Джо, опять выпучив глаза и уставившись ими в одну точку.

— Джо! — повторил я, — Джо! Разве вы не узнаете меня? Я ваш товарищ, Билль.

— Да, да, — произнес Джо, как будто немного приходя в себя.

— Пойдем отсюда, — сказал я, — пойдем отсюда в кубрик. Вы ляжете там на койку. Это самое лучшее место для вас сейчас.

Я потянул его за рукав, он тихо и послушно встал и пошел за мной, как маленький ребенок. Я сразу уложил его на койку и через некоторое время, когда он уже спокойно спал, подумал, что самое худшее миновало, но я ошибся. Он встал через три часа и, казалось, был такой, как всегда, если не сигать, что ходил и двигался так, как будто весь был занят одной какой-то мыслью и очень сильно ее обдумывал. И прежде чем я успел выпытать, в чем дело, он уже был в припадке.

Припадок продолжался у него десять минут и, едва очнувшись, он впал в новый припадок. В течение двадцати четырех часов у него было шесть длиннейших припадков, и должен признаться, я ничего не понимал. Я никак не мог сообразить, какое он находил удовольствие в том, что вдруг падал, жестоко стукаясь об палубу, хватаясь при этом за что попало и колотя кругом ногами кого попало. Он стоял, например, и разговаривал с вами самым спокойным и мирным образом, а в следующую секунду вдруг хватался за что-нибудь поблизости и уже лежал на спине в припадке. А при этом дрыгал ногами и попадал ими прямо в того, кто пытался разжать его пальцы, чтобы он отпустил зажатый в кулаке кусок чужой куртки или что-нибудь в этом роде.

Другие наши ребята говорили, что обида, нанесенная ему капитаном, так на него подействовала, что он свихнулся, но я не очень легко поддавался на такие штуки, и как-то раз, когда мы с ним были одни в кубрике, я попробовал навести его на соответствующий разговор.

— Джо, старина, — сказал я, — мы с вами, ведь старые приятели и добрые товарищи.

— Ну? — произнес он подозрительно.

— Джо, — прошептал я тогда, — в чем ваша игра?