Т. Креве оф Барнстейпл - Федька-Зуек — Пират Ее Величества

На пятнадцатилетие Таггарт преподнес Фрэнсису роскошный подарок: перевел его из помощников боцмана в помощники капитана. Плавали они втроем — третьего, пацана обычно, брали на один рейс, и работу Фрэнсис выполнял и как «помощник боцмана», и как «помощник капитана», одну и ту же — все делал, что ни потребуется. Но в судовой роли он теперь был вписан с новым, громким (для его возраста, не для притязаний, простирающихся очень далеко) титулом.

А плавали они чаще всего в порты Северной Франции. Во Франции в те годы начинались гражданские войны между католиками и протестантами — долгие, кровавые, закончившиеся почти одновременно с жизнью Фрэнсиса. Но Таггарт их как бы не замечал. Фрэнсис втайне мечтал о том, что к ним во время стоянки в одном из северо-восточных французских портов, скорее всего в Булони, — ночью, тайно, обратятся «гугеноты» — так называли почему-то во Франции кальвинистов-реформатов. И они эту помощь окажут. Какую? Да какая понадобится! Перевезти оружие, или спрятать от погони преследуемого пастора, или доставить в Ла-Рошель, новооткрытый главный протестантский порт на побережье Бискайского залива, тайное и очень важное послание, которое ни в коем случае не должно попасть в руки врагов, и особенно — испанцев… Тут Фрэнсису мерещились сразу две взаимоисключающие картины: как он, покуда испанская шлюпка подходит к борту, торопливо крошит красные сургучные печати и затем жует свиток, давясь и запивая почему-то забортной, а не питьевой, водой. И тут же вторая картина: как гугенотский предводитель, адмирал Франции Колиньи, граф де Шатийон, растроганно обнимает Дэйвида, изумленно спрашивая: «Как же вам удалось прорвать блокаду на столь малом судне?» — и тут Дэйвид объясняет: «У меня был надежный помощник, ваша светлость», — и протягивает руку, указывая на Фрэнсиса, который скромно стоит сбоку, оттирая кровь католиков с лезвия шпаги.

Увы! Случая прославиться все не подворачивалось. Так и все войны кончатся, а он все еще будет «мал», как думают эти глупцы-взрослые. Их послушать — так выйдет, что сорокалетняя старая развалина подходит для войн больше, чем он…

А с Дэйвидом надежд на подвиги не было. Он высмеивал любые войны, и солдат, и оружие. Уж как его Фрэнсис убеждал, в связи с началом гражданских войн во Франции, куда они часто плавали, установить на носу «Нэнси» завалященькую, четвертьфунтовую пушчонку!

— Нет, малыш, — невозмутимо отвечал Дэйвид, — покуда я жив и «Нэнси» принадлежит мне, оружия на борту не бу-дет. Ясно?

— Но почему?

— Гм, почему? Наверное, потому, что с одной пушкой и с двумя или даже тремя людьми на борту нельзя победить никакое военное судно. Можно либо пиратствовать — да и то так, рыбацкие баркасы грабить, не более, либо можно раздразнить капитана неприятельского судна. Тогда, если нам с тобой повезет, «Нэнси» сразу потопят, а мы пойдем рыб кормить человечинкой свеженькой. И все. Это как нож с собою носить: оружие нападения — или, если угодно, защиты от безоружного, для отъявленных трусов оружие.

Нет, не понимал. В остальном — замечательный мужик. А тут — нет, и все. Обидно даже.

Три с лишним года Фрэнсис проплавал с Дэйвидом. Теперь в судовой роли «Нэнси» он значился уж штурманом. Плавали они взад-вперед по Проливу, но секрет в том, что Пролив изменчив более, чем женщина, и даже более, чем английская погода осенью. К нему можно привыкнуть, но его невозможно выучить «от корки до корки», его невозможно предсказать. Месяц назад ты спокойно и уверенно — не в первый раз, а уж, наверное, в четвертый — вел судно и на траверсе белого домика на мысу, под ясенем, что западнее Портленда, в трех кабельтовых от родного британского берега, имел запас под килем футов тридцать пять. А сейчас, возвращаясь из того же рейса, натыкаешься на мель и чудом не садишься на нее прочно. И объяснение тут самое простое: равноденственный штормяга всколыхнул до дна воды Пролива и сместил сюда известную, означенную предупреждающими вешками, мель от середины пролива, то есть миль На двадцать. То есть, может, и не сместил, а совсем новую намыл — но та, известная, с того шторма исчезла.

Сколько раз «Нэнси» спасало от посадки на мель то, что «место уже занято», как говаривал Дэйвид: уже сидел на мели другой корабль, видный издалека и предостерегающий: «Опасно» — мореходов!

А потом стряслась беда. Пришли во Францию, в уже привычный Дьепп, вошли в ковш гавани, пользуясь, как маяком, не затухающим никогда факелом над крышей открытого ветрам особняка мессира Анго — гнезда северофранцузских корсаров, где в левом крыле жили владельцы, в центральном корпусе размещалась контора торгового дома «Анго и сыновья», а в правом крыле работала целая морская академия. В одной комнате -картографы, в другой — мастерская механика по изготовлению навигационных инструментов, в третьей сидит астролог, предсказывающий погоду, за ним — знаток примет, занимающийся тоже погодой, но без научной базы, как у звездочета. Там и сводки донесений агентуры — у этого торгового дома были фактории в Марокко и в Египте, в Гвинее и Нидерландах, в Испании и в Норвегии, и много-много где еще… Там и придумщики новых торговых путей корпели над глобусами, и разработчики продвижения новых (для данного рынка) товаров на старые рынки… А в потайном полуэтаже — что оставалось недоступной тайной для мощнейшей папистской разведки, но известно было всему протестантскому морскому миру, от Скандинавии до Форт-Колиньи, гугенотского укрепления в обширной бухте Гуанабара, там, где сейчас Рио-де-Жанейро расположен, — чопорные штабные офицеры, не состоящие в штате ни одной армии христианского мира, чертили на бумаге схемы осады приморских крепостей Испании, придумывали военные хитрости и основательно прорабатывали варианты расстановки орудий на боевых палубах корсарских кораблей…

И в этом привычном порту Таггарт подцепил лихорадку, первые три дня досадную обычную хворобу, отодвигающую исполнение намеченного, но не разрушающую планов. Потом капитану Дэйвиду стало хуже, а потом уж так худо, что он послал Фрэнсиса разыскать протестантского пастора и нотариуса — причаститься святых даров перед смертью и написать завещание по всей форме. Фрэнсис привел сверх просимых еще и лекаря, но тот, едва глянув на язык и под веко больному, махнул рукой и сказал:

— Мессир, вы, я вижу, крепкого духа человек, потому скажу вам правду в глаза: у вас восточно-гвинейская моровая лихорадка, и вы умрете самое большее через неделю. Ее завезли в наш порт из Африки, и от нее нет спасения. Это как Божья мета: один заболевает, подышав воздухом комнаты, в которой день назад лежал больной, — другого зараза не берет, хотя он не отходит от больного, спит с ним в обнимку и носит после него белье, не постирав с известью! Вы правильно сделали, послав за пастором, но еще мудрее, послав за нотариусом. Потому что через четыре-пять дней рассудок ваш отуманится и вы не сможете распорядиться своим имуществом, как хотели бы.