Отто Гофман - На Диком Западе. Том 3

— Том, — начал Брендон, — вы хотите, чтобы я стал на вашу точку зрения? Вы уже не раз по доброте своей говорили мне, что я кандидат в сумасшедший дом. Я, со своей стороны, тоже не раз пробовал доказать вам свою правоту. Что за беда, если я пойду по дороге, которую вы мне пророчите, и попаду в сумасшедший дом: прежде чем я окажусь там, вы убедитесь, что я был прав! Скажите, ради всего святого, почему люди, подобные вам — умные, начитанные, развитые — не видят того, что трансконтинентальная железная дорога столь же неизбежна, как смерть. Это удивляет меня, Том, это приводит меня прямо в отчаяние. А между тем какой-то рок неудержимо толкает меня взять вашу руку и доказать вам, что моя идея правильна, что она может обогатить вас и сделать Соединенные Штаты единой и могущественной державой. И никто из вас не видит, не понимает этого! Это ужасно! Неужели так глухи, слепы и недальновидны ваши деловые люди, ваши политики?!

Брендон на минуту остановился, пристально взглянул на Марша и продолжал:

— Я знаю, что вы думаете, — голос его стал твердым, в глазах вспыхнул огонек и сжатые кулаки рассекли воздух широким взмахом. — Вы думаете… по вашему мнению, это наивная, глупая мечта о возможности проложить железную дорогу длинной в 2000 миль через дикую, пустынную, населенную лишь враждебными индейцами страну, где нет ни белого населения, ни городов, ни отдельных ферм на всем пути от реки Миссури до Тихого океана. Я знаю, вы так думаете! Нет, вы тысячу раз не правы! Разве вы не видите, что Америка должна дать землю стомиллионному населению, что она должна это сделать до окончания этого столетия? Разве вы не видите, что с самого начала нашей истории у белого населения всегда была тяга на запад? Уверяю вас, Том, железная дорога к Тихому океану будет построена, и вы увидите ее не позже, как через десять лет! Пусть люди смеются надо мной, пусть называют меня свихнувшимся, глупцом, мечтателем. Пусть! Я знаю, Марш, что я прав, я чувствую это, осязаю! — кончил он с огромным одушевлением.

— Брендон, — заговорил Марш, и его слова падали точно камни, — вы говорите как зачарованный. Подумайте лучше о вашей собственной жизни. Дайте вашему мальчику что-нибудь лучшее, чем несбыточная мечта. Вы говорите, что вы знаете, чувствуете свою правоту, но что могут смыслить мечтатели в чисто практических делах? Представляете ли вы себе в цифрах, что будет стоить железная дорога от Миссури до Калифорнии? Подумали ли вы о том тяжелом материале, который называется деньгами, и где он добывается? Нет? Так я скажу вам: это потребует 100 тысяч долларов на милю, а вся дорога будет стоить не менее двухсот миллионов долларов. Где их взять? Подумали вы об этом?

— Что ж, Том, я вижу, нам не переубедить друг друга, — ответил Брендон, — но скажу вам, что если произвести тщательные изыскания вдоль старой Индианы и Оверленда по трассе на Орегон и Калифорнию, можно найти легкие переходы через горную цепь; это значительно удешевит строительство. Неужели это дело нельзя протолкнуть через Конгресс? Ведь есть же у вас влиятельные люди, миллионеры и такие же дельцы, как вы сами!

В то время как Марш безуспешно пытался наставить Брендона на путь практической жизни, их дети, это звено между двумя противоположностями, уже проводили железную дорогу в Калифорнию. На возвышенной луговой площадке, еще покрытой снегом и примыкающей к пруду, Мэри и Дэви с торжественной важностью, свойственной детям, обдумывали план постройки. Из того, о чем говорили старшие дома, дети сделали увлекательную игру.

Дэви страшно любил отца; он был его единственным сочувствующим слушателем во всем Спрингфильде. Его пытливый детский ум удивительно верно схватил идею отца и использовал ее для занимательной игры. Игра в железную дорогу стала самым увлекательным занятием для Дэви. Он вкладывал в нее не только общее содержание отцовской идеи, но и щедро приукрасил ее романтизмом, заимствованным из прочтенных книг. У него представление о железной дороге связывалось с библейским образом Моисея, прокладывающего трудный путь для избранного народа в землю обетованную. Фигурировали также и Ричард Львиное Сердце, и крестоносцы, и Даниэль Бун, наконец пробивающийся сквозь леса и горы в первые дни открытия Америки.

Дэви соорудил нечто вроде теодолита на треножнике, и обязанность Мэри заключалась в том, чтобы переносить этот инструмент вместе с бечевкой и колышками с места на место. Они прокладывали Тихоокеанскую железную дорогу через все искусственные и природные преграды в золотую солнечную страну на запад. Мэри хорошо усвоила романтическую выдумку своего друга и принимала самое живое участие в инженерной игре, которая развертывалась на пространстве от начала лужайки до пруда. Ее маленькие ножки быстро перебегали с места на место, повинуясь приказаниям великого инженера. Если Дэви нравилась идея игры, то для Мэри на первом плане была ее увлекательность и забавность; она не смотрела на игру так серьезно, как ее компаньон, потому что замечания отца по поводу сумасбродной идеи Брендона оставили отпечаток в ее детском сознании.

— Мэри, сейчас мы проводим линию через Небраску, — весь сияя от удовольствия, говорил Дэви, и глаза его загорались таким же особенным блеском, как у отца. — Отец говорит, что дорога должна идти в этом направлении, а он хорошо знает; он ведь самый умный человек в Спрингфильде, — мой отец-то!

— Как же так? Ведь дальше идти некуда, тут нет дороги? — спрашивала Мэри.

Дэви задумывался и хмурил брови. Действительно, впереди было затруднение.

«Не то ли это самое, — подумал мальчик, — о чем иногда говорил отец?», а вслух сказал:

— Теперь мы поведем дорогу прямиком через страну индейцев: я побегу по линии, а ты наблюдай, чтобы я не отклонился от маршрута.

Изыскатели совершенно не замечали, что они доставляют истинное удовольствие одному всаднику, который направлялся в город по Маконской дороге и пристально всматривался в их забавную игру. Он остановился и слез с лошади, привязал ее к дереву и пошел по снегу к намеченной колышками дороге. Подойдя к «трассе», которая шла зигзагами то вправо, то влево, он с улыбкой смотрел на детей, и уголки его большого рта слегка вздрагивали.

В Спрингфильде не было никого, кто бы так бросался в глаза, как этот проезжий всадник. Он был высок, выше шести футов и трех дюймов, но худой, а длинные руки и ноги еще более увеличивали его рост. Ему было около сорока четырех лет, но он выглядел несколько старше, так как на лице его лежал отпечаток серьезной задумчивости. Его чуть продолговатое лицо с высоким и широким лбом, выдавшимся из-под высокой меховой шапки, говорило о том, что этот человек прошел суровую школу жизни. Грубая работа, тяжелая жизнь и привычка сосредоточенно думать провели глубокие морщины на его лице, светившемся в то же время какой-то особой материнской нежностью. У него были большие тяжелые брови над темными вдумчивыми глазами и широкий, красиво посаженный нос. Большой рот его складывался в ироническую улыбку, а широкие острые скулы и выдающийся подбородок обличали в нем, безусловно, энергичного и сильного человека. На его несколько сутулые плечи была наброшена темно-красная шаль, служившая хорошей защитой от холода во время длинной дороги. Под шалью виднелось темно-синее пальто с медными пуговицами, которое в те времена носили адвокаты, — нечто вроде форменного платья. Длинные и широкие полы пальто доходили до сапог, вид которых говорил, что они уже давно несут свою нелегкую службу. На больших и загорелых руках были надеты тяжелые, грубой работы варежки, теплые и очень удобные для дороги.