Алексей Штрыков - Шаньго чжуань. Тетрадь в белом бархате [СИ]

Возможно, Ло Вэйфань, будь он жив, и здесь, рядом с Люйшанем, нашёл бы более удачное место, но в целом вид из беседки открывался просто потрясающий. Лесистый склон, седая борода водопада и шесть из двенадцати неповторимых люйшаньских башен. На Дуншане я привык к приземистым башням-кубикам, едва выдающимся над линией стены, с приподнятой на столбах невысокой четырёхскатной крышей. Башни Лияна и Маоцзяна — чуть выше и стройнее. Столичные украшены изящными ротондами. Башни Люйшаня — настоящие гиганты. Семь массивных этажей ступенями уходят в небо и венчаются шпилем с городским знаменем (от этого и название башен — знамённые). Четыре башни высятся над внутренней крепостью на вершине горы. Ещё четыре стоят по углам крепости внешней. И, наконец, последняя четвёрка расположена внизу — карауля подступы к горе. С островка, на котором находилась беседка, превосходно была видна нижняя башня у Журавлиного моста. На шпиле билось жёлтое полотнище с цитатой из Люй Дацюаня: «Порядок — в повиновении».

Любопытства ради я заглянул в беседку. Она пустовала, но на мраморном возвышении слева лежал этюд той самой башни, выполненный весьма точно. Только знамя на нём было белым с красной каймой, и надпись гласила: «Державный Люйшань».

Общим счётом в тот день мы провели на ногах двенадцать часов. Если добавить к этому время трёх получасовых привалов, не удивительно, что к Лияну мы явились далеко после заката и, вместо того чтобы идти к закрытым городским воротам, остановились на ближайшем постоялом дворе, под вывеской «Золотая звезда».

По всей горной стране такие заведения выглядят одинаково, разве что где-то бывает почище. Это вытянутое трёхэтажное здание, часто на сваях, потому что строить приходится не на самых ровных горных участках. На первом этаже — комната хозяина, тот при входе дотошно вызнаёт о постояльце всю подноготную: имя, адрес, общественное положение. Сведения заносятся в особый реестр, который по требованию представляется местному сыскному управлению для поиска неблагонадёжных лиц. Здесь же располагается большая кухня, откуда обед подают на второй этаж, где постояльцы столуются. Обычно весь этаж занимает общий зал с несколькими столами и табуретами либо скамьями. Реже зал бывает разделён перегородками, и тогда помимо общей столовой имеются отдельные кабинеты, где более состоятельные гости могут трапезничать в относительном уединении. В «Золотой звезде» таких кабинетов не было. Третий этаж отведён под спальни. На деле это тоже одно помещение, разделённое картонными перегородками и ширмами.

Я так сильно устал и одновременно проголодался, что сердце моё разрывалось между вторым этажом и третьим. Но Айго убедил меня вначале зайти поесть. Несмотря на то что час был поздний (а может быть, как раз поэтому), народа за столами было немало. По шапкам и халатам я различил пару торговцев, по патлатой бороде и неухоженным волосам — шарлатана-даоса, два или три человека походили на путешествующих студентов или чиновников (возможно, кто-то, как и я, прибыл в Лиян от своей префектуры, чтобы дальше следовать в Тайцзин), ещё двое, безработные слуги, даже за едой не снимали с головы повязок с надписью: «Ищу работу!». Остальные же, человек пятнадцать, выглядели отчаянными головорезами, хотя не исключаю, что были среди них и приличные люди. Примечательно, что, хотя среди людей в зале не было ни одного расписного ценителя Люй-цзы, на проходящего мимо Айго никто и головы не повернул. Из чего я сделал вывод, что сектанты «матушки Кён» успели прилично наследить по всей области, приелись и уже не вызывали своим видом ни удивления, ни насмешек.

Мы заняли отдельный стол и — не иначе как с голоду — заказали ужин из четырёх блюд и большой кувшин вина. Но после первой же тарелки сон стал одолевать, и я, оставив Айго в одиночку расправляться с заказом, пошёл на третий этаж, где хозяин любезно «отыскал» для меня свободную спальню. Не удивлюсь, что она стала таковой, после того как предыдущего постояльца среди ночи деликатно переместили за другую ширму. Спальня была невелика, зато с кроватями, а не с циновками на полу, так что я решил больше ни к чему не придираться, и, положив затылок на подголовник, погрузился в сон.

До сих пор помню, что в ту ночь мне снился отец. Наша последняя беседа, когда он лежал при смерти, — я вообще часто вспоминал её и видел во сне. Вот он обводит глазами чиновников, пристально смотрит на меня, с трудом разлепляет губы — и я знаю, здесь он должен пропеть две строчки стихов. Но отец почему-то не поёт. Он до боли сжимает мне руку и хрипит. Страшно, громко хрипит: «Помогите…»

Я проснулся от осознания того, что хрипит кто-то рядом. Совсем рядом, за перегородкой. Спал я, должно быть, недолго, потому что вторая кровать всё ещё пустовала. Я прислушался. Хрип раздался вновь. По правую руку от меня. И снова: «Помогите…» Я оделся, зажёг лучину и пошёл на звук. В соседней спальне на циновке лежал тощий мужчина, кожа да кости, весь в холодном поту. При тусклом освещении мне показалось, что на лице у него пятна. Вид крайне нездоровый. Он никак не отреагировал на моё появление — продолжал лежать, тараща глаза в потолок, и хрипло просил помочь.

— Что с вами? — спросил я.

— Умираю, — ответил он. Хотя, возможно, ответил неосознанно, не слыша меня, как смотрел на меня, не видя меня. Затем опять: — Помогите…

Я решительно отправился к хозяину постоялого двора. Тот, кажется, сам собирался лечь спать. Я объяснил ему, что в спальне рядом со мной лежит умирающий, хрипит и просит о помощи.

— Ах, извините, — виновато пролепетал хозяин. — Он вам очень досаждает?

— Нет, — ответил я. — Дело не в этом. Он ведь при смерти.

Хозяин кивнул:

— Это уж давно. И писать некому. Но и вещей-то нет.

Я понимал, о чём он. По закону, если умирает постоялец, хозяин обязан произвести опись его имущества и известить родственников покойного о происшедшем. Если они долго не являются за вещами, те переходят в собственность казны. Но то, что в такую минуту владелец «Золотой звезды» думал именно об этом, казалось мне диким, и я потребовал оказать больному хоть какую-то помощь. Мои слова подействовали (они стали звучать ещё убедительнее, после того как я развязал кошелёк), и хозяин, взяв с собою таз горячей воды, полотенце и какие-то пузырьки, понуро зашагал по лестнице. Я шёл следом. Мне хотелось проследить и удостовериться, что моего соседа не оставят лежать просто так.

У входа на второй этаж я на секунду задержался. Айго по-прежнему сидел за столом и поглощал, кажется, рубленую свинину с овощами. Напротив него, на моём давешнем месте, теперь восседал рыжебородый детина — ни дать ни взять разбойник! Его внешний вид крепко отпечатался в моей памяти, и вот почему. Лет в двенадцать я тайком раздобыл приключенческий роман «Братья-тигры и атаман Бусянь» (детям вообще не полагается такое читать) и, бывало, подолгу рассматривал цветные картинки. На одной из них, собственно, красовался атаман: дочерна загорелый бугай в красной стёганой безрукавке на голое тело, с мощными, мускулистыми руками, от плеч до пальцев покрытых татуировками, длинной огненно-рыжей косицей и ожерельем из коровьих зубов. Нынешний, живой «Бусянь» уступал книжному разве что загаром, да где-то потерял ожерелье. Остальное было точь-в-точь. Даже косица. И вот этот записной мятежник, сочно жестикулируя, что-то рассказывал моему спутнику, у которого верноподданность была в буквальном смысле написана на лбу. Айго молча слушал и ел свинину, то и дело кивая и прихлёбывая прямо из кувшина.