Алексей Штрыков - Шаньго чжуань. Тетрадь в белом бархате [СИ]

— Напрасно сомневаетесь, высокочтимый старший брат, — сказал Хуан, уловив мои сомнения. — Если бы дух хотел нас погубить, то сделал бы это ещё в лесу. Да и Плешивого Гао я знаю. Человек безобидный — и слабоват против нас двоих. Глядишь, и впрямь как-то нам поможет.

Я слишком устал, чтобы протестовать, и просто решил быть начеку.

— В такое неспокойное время, — продолжал Хуан, — опасностей и впрямь хоть отбавляй. На любом постоялом дворе всадят в горло кинжал по самую рукоять, даже не поморщатся. Лесной дух дело говорил. Лучше нам идти прямиком на Куньян, а до той поры жилья избегать. Времянку для ночлега я подыщу, а завтра к полудню уж будем на месте.

Трость, от которой я хотел избавиться ещё в лесу у Баопина, сослужила мне теперь отличную службу: без неё бы я не одолел и половины пути, пройдённого в тот день. Сильное утомление позволило заснуть и без ужина — я свалился бы и под открытым небом, но крыша над головой оказалась кстати: ночью прошёл ливень, зато к следующему утру на небе не осталось ни облачка.

Как я представлял себе «дикий край»? Наверное, рисовал в воображении картины из книг о разбойниках. Какие-то пустоши, засеянные человеческими костями, над которыми кружат стервятники. Поля, где снуют разбойничьи отряды и стоят шатры под знамёнами атаманов. Города-призраки, которые пустуют днём и оживают ночью, превращаясь в чёрные рынки и потайные мастерские, где куётся оружие и доспехи для братства гор и лесов. И, разумеется, ловушки, ловушки, ловушки на каждом шагу.

Всё было гораздо прозаичнее. Внешне «дикий край» был похож на многие другие префектуры горной страны: города, деревушки, хутора, земледелие, ремёсла, торговля, даже чиновники и ямыни. Не хватало только одного — закона. Его почти во всём заменяли бандитские правила, а иногда — и решения отдельных головорезов, приходящих в города и сёла «вершить свою правду». Со слов Хуан Чжэлу, бывали случаи, когда главари являлись в управы на заседания, сгоняли с кресел префектов и судей и сами вальяжно вели допросы и выносили приговоры. Но чаще разбойники позволяли местным властям сохранять видимое достоинство и просто время от времени представляли свои требования, с которыми редко кто спорил. Это, впрочем, не делает картину более благообразной: любую приглянувшуюся девушку без разговоров забирали в наложницы, любого крепкого парня угоняли на принудительные работы, и обивать пороги ямыней родственникам было бессмысленно. Хорошо, если когда-нибудь пропавший возвращался к родным. Некоторые исчезали насовсем.

Может быть, поэтому обитатели хутора Куньян нашему появлению вовсе не обрадовались. Хуана здесь и вправду знали — и опасались того, что Скворец явился требовать что-то или кого-то для нужд разбойничьей вольницы. Нас накормили и напоили, но даже Плешивый Гао — которого я безошибочно узнал среди работников — поначалу смотрел на нас косо и подобрел глазами, только когда я тихонько передал ему камень в платке. Он жестами дал нам указания уходить и ждать за воротами. Когда они уже закрывались за нашими спинами, мы услышали его вопрошающий возглас:

— Хозяин, а что бы мне на юминский базар не съездить?

— Повозка-то давно стоит, — откликнулся хозяин. — Не знаю, чего ты до сих пор не шевелишься!

Через какое-то время с хутора выехала тяжело гружёная подвода, запряжённая парой лошадей. На облучке сидел всё тот же Гао. Завидев нас, он заговорщицки махнул рукой и замедлил ход. Мы заняли место между корзинами и тюками и двинулись в Юмин — крупное селение в двух днях пути на восток. Первое время мы не подавали голоса. Потом я всё-таки задал вопрос, не дававший мне покоя:

— Гао, а что это за дух водится в лесу на вэйской границе?

— Почём мне знать, сударь? — усмехнулся Гао. — Я туда не хожу, с духами не вожусь. А что это вы спрашиваете?

— Ты вот сегодня платок от меня получил. Что это за платок?

— Мой платок, сударь. Вы его, видать, где-то разыскали. Да камень в него завернули, чтоб сызнова не улетел. На том наша вам сердечная благодарность.

— Ну отчего же ты, дурень, решил нас до Юмина подвезти?

— Вам разве в другую сторону? — Гао удивлённо поднял брови. — А раз в ту самую, то что бы мне вас, хороших, не подвезти?

И вся беседа.

Гао производил впечатление редкостного простака, даже болвана. Говорил невпопад, часто переспрашивал и много пел, немыслимо перевирая строчки и мотивы. Хуан Чжэлу пытался было завести с ним разговор о положении дел и настроениях в «диком краю», но добился ещё меньше моего.

— Как по-твоему, Плешивый, сумеет Шэн одолеть нашу вольницу?

— Сумеет! А вы-то как считаете, сударь?

— А я считаю — зубы обломает.

— То-то и я говорю. Куда ему!

Уже на подъезде к Юмину у придорожной кумирни нам повстречался нищий на костылях. Гао осадил лошадей.

— Этому парню я всегда подаю. Хороший малый. Давай-ка плошку!

Звякнули монеты. Калека поклонился.

— Вот только приехали вы зря, благодетель. Время не торговое, — сказал он нашему вознице. — Тут нынче бунт. Одни стараются урвать, другие — своё спасти. Чего доброго, ваши товары задаром от вас уйдут.

За неделю до этого, по рассказу нищего, известная в округе шайка во главе с Цзяном по прозвищу Цепной Молот наведалась к местному судье, требуя не то денег, не то зерна из государственных запасов. И если ещё месяц назад судья бы безропотно согласился, то теперь, когда в «дикий край» со дня на день должны были войти войска Шэн Яня, ответил твёрдым отказом — да ещё и пригрозил разбойникам тюрьмой и виселицей. Цзян убрался, но обещал, что так просто этого не оставит.

Через день в ямыне объявилась юная особа, которая, заламывая руки, вчинила иск некоему господину Лю, владельцу закладных лавок, человеку богатому, но в селении нелюбимому. Судья со всем вниманием изучил обвинение, призвал и допросил ответчика, распорядился провести следствие и пять дней спустя объявил иск несостоятельным, а Лю — полностью невиновным.

В момент объявления вердикта истица разрыдалась, и тут в зал суда с криками «Доколе терпеть?» и «Сироту обижают!» вломились молодчики Цзяна. Повалив на землю приставов, они бесцеремонно выдернули судью из-за стола и бросили на место для подсудимого. Рядом с ним оказались и все служащие суда. Народ застыл в оцепенении. Бандиты провели собственное судилище, на котором постановили, что жадные чиновники обижали и обдирали простой народ, занимали сторону богатых и глумились над бедняками, а значит, виновны ни больше ни меньше в государственной измене. А потому «казнить их со всеми домочадцами, имущество забрать и раздать простому люду».

В селении пошли погромы и грабёж. Хранилища стояли нараспашку. Под горячую руку попадались и лавки, и частные дома, что побогаче. Над сознательными жителями, которые пытались мешать произволу, расправы чинили тут же. Тела вешали рядом с судьёй и судейскими.