Алексей Штрыков - Шаньго чжуань. Тетрадь в белом бархате [СИ]

В последний день пути, я вспомнил стихи отца, посвящённые столице, а вместе с ними — сказание о летающем витязе Чжу Чэне, слышанное от него в детстве.

Эта история произошла за полвека до великого бедствия в государстве Цзао к юго-востоку от горной страны. Соседи, желая установить свою власть над этими землями, не раз направляли против Цзао грозные армии, и оно не устояло бы, если бы прежде не утвердило превосходства в небе. В те времена люди запускали в воздух больших железных птиц и, управляя ими с земли, обрушивали свою ярость на противника внизу. Бывало, целые стаи сталкивались друг с другом, и тогда наземные войска с замиранием сердца останавливались и следили за битвой в вышине. Среди всех государств Цзао обладало лучшим воздушным войском. Без устали работали мастера, совершенствуя его вооружение, не знали отдыха заклинатели, упражняясь в игре на небесных цимбалах, музыки которых слушались железные птицы.

Наконец в одной из соседних стран появился краснобородый чародей, который придумал, как их одолеть. Он изготовил большой чёрный гонг и ударил в него перед наступлением. Тягучий звон разлился на много дней пути вокруг, подминая под себя и пожирая голоса цимбал. Оглохли и омертвели железные птицы, и под предательски голым небом безбоязненно выступила пехота и поползли боевые чудовища, изрыгая смертоносное пламя и истребляя всё живое.

Тогда цзаоский витязь Чжу Чэн обратился к оружейникам с просьбой выковать ему крылья. На них он поднялся в воздух, и с ним — десять воинов его отряда. Ужаснулся противник, увидев их тени в закатном небе. Дрогнули ряды пехотинцев, и боевые звери обратились в бегство, когда сверху посыпались рвущиеся снаряды. Вражеский полководец в гневе расколол чёрный гонг и повелел казнить чародея, решив, что тот нарочно запер небо для захватчиков, оставив его свободным для Цзао. И вот поднялись железные стаи с обеих сторон. В лютом сражении погибли все десять товарищей Чжу Чэна, сам же он, тяжело израненный, прилетел назад, но никто из лекарей не знал, как ему помочь.

Решено было погрузить героя в волшебный сон. В горной пещере (говорят, на окраине нынешней области Юэ) ему приготовили ледяную гробницу Цзинтан — «Хрустальный зал», — так вскоре стали называть и самого витязя. Там он покоится, дожидаясь пробуждения. Мало-помалу тают снежные шапки, и мало-помалу вода пробивает к нему ход. Когда первая капля коснётся его лица, летающий воин очнётся и вновь расправит крылья.

Правда это или нет, но я всегда с восторгом слушал эту историю. Помню отчего-то, как в четыре года сказал отцу: «Я вырасту и найду его! И все удивятся!» «Да, — согласился он. — Это будет самая удивительная находка». Вот и отцовские стихи о Тайцзине назывались «Находка»:

Да, в отличие от других произведений тетради, ключевое слово здесь стояло не в стихотворном тексте, а в заглавии — отец крупно вывел его на правом поле красной краской, — и я понятия не имел, что с ним делать. Впрочем, будь оно в тексте, вопросов тоже оставалось бы предостаточно: слишком много было в Тайцзине стен, в том числе восточных. Хотя мне иногда казалось, что город вполне может обойтись без них и само местоположение делает его неприступным. Когда Второй Лидер задумал перенести столицу с окраины вглубь державы, иных вариантов быть не могло: сама природа словно подсказывала ему решение. В центре большого плоскогорья, откуда лучами расходятся ущелья Трёх Ветров, разрезающие страну натрое, посреди пропасти стоит каменная колонна — Столп Срединного Покоя. Зазор между ним и краями ущелий достаточно велик, чтобы чувствовать себя в безопасности от любой внешней угрозы, и достаточно узок, чтобы можно было прокинуть широкие и прочные мосты — единственные разводные конструкции в горной стране. Но правитель пожелал возвести крепость, и крепость внутри крепости, и крепость внутри внутренней крепости.

Я впоследствии не раз видел эти стены, и башни, и ворота, и нахожу их красивыми. Но тогда с первого взгляда на столицу мне стало страшно. Я внезапно осознал всю тяжесть моего тайного задания. Всю дорогу я рассуждал о нём в будущем времени, и тут впервые подумал в настоящем. Невольно я сравнил город с хищным зверем: вот он распахнул зубастую пасть, выкатил длинный железный язык и поджидает меня — свою жертву, добычу, предателя, распознать которого не составит труда. Весь план господина Чхве, казавшийся столь надёжным на Дуншане, теперь распадался на куски — я начал явственно осознавать все его пробелы и недочёты.

«Прежде всего, как учёный незамеченным выберется из внутреннего города?» — спрашивал я себя. План столицы, грубо говоря, можно представить себе в виде трёх концентрических квадратов. Внешний и самый большой относительно открыт для людей любого сорта. Самый маленький — это императорский Запретный город, неусыпно охраняемый гвардейцами. Меня интересовал средний квадрат — районы, известные как Оплот Державного Знания. Всего можно выделить семь таких районов, в каждом из которых находится по высокому угрюмому зданию из серого камня. В народе их прозвали «Семеро Безымянных»: о предназначении и именовании того или иного здания толком никто не знал. Мне было известно, что одно из них — большая библиотека. А остальные? Оплот Державного Знания обнесён стеной, между собой районы также разделены. За входом и выходом строгий надзор. Как мой учёный узнает нужное время и нужное место, чтобы встретиться со мной? Как сбежит из своего запертого мирка?

Но даже если всё это получится сделать, как выйти за главные ворота? По пути, рассказывая о диковинках столицы, Доу Ифу упомянул о мрачных каменных хранителях — изваяниях чудовищ с горящими глазами, установленных у четырёх ворот Тайцзина. Но если иная стража следит за тем, чтобы не впускать чужих, этой поручено не выпускать своих. С трудом верилось, но Доу совершенно серьёзно говорил, что стоит человеку, который не имеет права покидать город, пройти между статуями, как чудовища издают грозный рык, и несчастный падает замертво. Неудивительно, что первым делом при въезде в город я обратил внимание именно на каменные фигуры по сторонам у ворот. У северных они имели вид рогатых барсов с длинными драконьими мордами. Глаза мерцали, переливаясь жёлтым и красным.

Я удивлялся неизменному спокойствию Айго и иногда раздумывал, что́ это: стальная выдержка или глупость барана, ведомого на убой. Сердцем хотел верить в первое, но разум горько подсказывал второе.