Алексей Штрыков - Шаньго чжуань. Тетрадь в белом бархате [СИ]

— Кто это стоит снаружи?

— Я только что с улицы и никого не видел, — счастливо пролепетал он.

Он хотел было помочь мне переодеться, но я попросил его приготовить спальню, а сам вновь тихонько вышел из дома. На том месте, где стояла фигура, никого не было. Я медленно прошёл вдоль стены, высматривая следы, но в сумерках ничего толкового не находил и, дойдя до угла, пошёл обратно. У самого входа я наконец поднял голову. Прямо передо мной стоял лиянский покойник и просто смотрел на меня. Я негромко спросил, что ему угодно, и зачем-то представился. Он расцвёл в улыбке и сообщил, что дожидается меня уже давно.

«Главное — не приглашать его внутрь», — подумал я. Кто-то рассказывал, что дух никогда не войдёт в жилище гражданского чиновника без приглашения.

— Вы же кремировали умершего в «Золотой звезде»? — спросил он с заметным корейским выговором.

Я сказал, что дал на это денег. Мой странный собеседник радостно закивал:

— Это был мой глубокоуважаемый старший брат, Ван Минчхоль. Покорный же ваш слуга — Ван Минхёк. Нас называли «братьями Ван Мин».

Близнецы. Это многое объясняло. Страх схлынул, да, как выяснилось, были и те, кто испугался гораздо больше. Например, хозяин «Золотой звезды», к которому Минхёк явился через три дня после кремации. Несчастный решил, что покойник пришёл отомстить за то, что перед смертью так долго лежал без ухода и лечения. «Но в последний-то день я вас лечил, как просил меня господин с Дуншаня! И деньги, которые он мне дал, не пропил, а на вас потратил, до последнего фэня!» — кричал он, отгораживаясь от пришедшего толстой тетрадью с реестром постояльцев. И, словно, желая подкрепить свои слова, открыл реестр и зачитал моё имя и адрес.

В «Золотой звезде» близнецы должны были встретиться, чтобы обсудить одно общее дело. Оставшись один, Минхёк решил идти на Дуншань. Корейцы на северо-востоке очень строго относятся к вопросам загробной жизни, и к семейной иерархии — тоже. Минчхоль родился на пару часов раньше, но мой собеседник называл его не иначе как «глубокоуважаемым старшим братом» и говорил, что теперь обязан мне служить.

Китайская речь давалась ему не всегда. Иногда он чудовищно коверкал слова. Я с детства понимаю по-корейски, и между прочим задал ему вопрос на его родном языке, давая понять, что можно не утруждаться. Минхёк обрадовался, и после этого стал выводить ещё более мудрёные китайские слова, которые получались у него ещё хуже.

Что-то в истории выходило не гладко. Путь от Лияна, как я помнил, занял бы у него не больше суток, так неужели он почти месяц вот так торчал перед моим домом? И ведь наши пути совсем недавно пересеклись на севере Ци, на той самой стоянке? Кореец терпеливо объяснил мне, что вначале действительно явился по указанному адресу на Дуншань (он, конечно, говорил: «Тонсан»), но узнал, что меня долго не будет, и решил, пока есть время, уладить кое-какие дела, о которых просил его брат в предсмертной записке.

— Глубокоуважаемый старший брат оставил после себя в гостинице только стёганое одеяло. Хозяин передал его мне, там же была зашита записка, — говорил Минхёк. — Ваш слуга отправился в Че, там задержался из-за дождей. Потом пошёл обратно на Тонсан, по пути же встретился с вами. Какое счастье!

(Че — это Ци.)

Я сказал, что тогда мы квиты, потому что в ту ночь он сильно нас выручил. Не будь той встречи, я, может быть, и не дошёл бы — и уж точно не довёл бы Су Вэйчжао. Кореец замотал головой и даже замахал руками:

— Мы не можем быть квиты. Ваш слуга помог живым. Вы, господин, помогли мёртвому!

Восприняв моё молчание как отказ брать его на службу, он принялся доказывать, что не будет обузой, что силён необычайно, ест мало, а спать готов хоть на голой земле. После смерти брата прежняя жизнь его окончилась, и я — последний, кто чутко обошёлся с Минчхолем, — оставался для Минхёка единственным значимым человеком. Он остановился в гостинице «Цветы востока» и каждый день приходил подолгу стоять перед нашим домом, дожидаясь моего возвращения.

— Ну вот, теперь мы встретились, и вы можете отдохнуть в гостинице, а я пока придумаю, куда вас пристроить, и пришлю за вами слугу, — сказал я.

Кореец глубоко поклонился. Он хотел было упасть в ноги, но я не позволил.

Этот странный разговор у ворот нашего дома оказался одной из судьбоносных встреч в моей жизни.

Если вечером Чжан постарался не поднимать лишнего шума, то утром слуги затемно собрались во внутреннем саду, чтобы, едва я проснусь и покажусь на пороге, поздравить меня с возвращением домой. После них подошёл Яо Шаньфу. Мне не терпелось расспросить его об отце и его тайных начинаниях, и я, предложив позавтракать вместе, за трапезой передал ему свою находку из кабака близ столицы. Яо кивнул:

— Вы всё узнаете. Я чувствовал, что увижу эту планку по вашем возвращении, и успел привести в порядок мысли и бумаги. Но дождёмся благоприятного времени.

Ему не хотелось рассказывать при слугах.

После завтрака я проводил его до восточного флигеля. В дверях мы отчего-то вновь разговорились, и он сказал:

— Мы все очень о вас беспокоились и сердечно рады видеть вас живым и невредимым. Надеюсь, ваше путешествие прошло спокойно.

Мне захотелось сказать ему, что Мэйлинь, по сути, спасла мне жизнь. Я было начал: «Ваша дочь…» — но за спиной у господина Яо увидел её саму. Она смотрела на меня, приложив палец к губам, совсем как в ту ночь, и вместо этого я сказал:

— Ваша дочь и уважаемая супруга, надеюсь, ни в чём не нуждались?

— Нет, ни в коей мере, — улыбнулся он. — Ваши слуги очень хорошо о нас заботились.

Заглянул я и в западный флигель, где лежал Су Вэйчжао. Он ещё не проснулся, но дежурившая у постели служанка рассказала, что несчастный архивариус кашлял кровью и Чжан, не дожидаясь моих распоряжений, с самого раннего утра отправил за врачом. Су был весь покрыт испариной — было ясно, что ночью у него был сильнейший жар. Я и сам не чувствовал себя здоровым, но счёл своей обязанностью доложить господину Чхве о прибытии.

Очень скоро я пожалел о своём решении: префект на весь день отбыл на инспекцию в Шато, а мне всё-таки лучше было бы отлежаться дома, чем расхаживать по городу в такую прохладную погоду. Под навесом чайной неподалёку от гостевого архива я увидел администратора Ли. Он, наверное, был именно тем, к кому мне следовало обратиться, но я бы, наверное, прошёл мимо, если бы на моих глазах за его столик не подсел другой человек, богатырь со свирепыми глазами навыкате и чисто выбритым лицом. Я сразу узнал его, хотя вместо красной безрукавки на нём был двубортный халат, а вместо рыжей косицы голову украшал чёрный головной платок, какой носят учёные и знатоки законов. Не знаю, что выдавало его больше: клинок у пояса, мало походивший на городскую рапиру, или тёмный загар при неожиданно светлом подбородке. Когда же я услышал его голос, то лишь утвердился в том, что передо мною разбойник «Бусянь».