Алексей Штрыков - Шаньго чжуань. Тетрадь в белом бархате [СИ]

— Ничего, о чём бы стоило вспоминать.

— То есть не то, что вы переписывали в столице?

— Нет, почему же, я переписывал это, и весьма старательно. Роман «Сон в красном тереме».

Двигались мы медленно. К вечеру добрались до заброшенной караулки, идти куда-то дальше было бессмысленно, мы доели груши и орехи и устроились на ночёвку. На следующий день я изменил маршрут так, чтобы к закату добраться до ближайшего хутора. И уже там, не слушая протестов Су, решил задержаться на несколько дней, пока его самочувствие не улучшится. Хозяин не был против постояльцев. Узнав о том, что когда-то он занимался врачеванием, я отдал ему все деньги, которые у меня оставались, и он осмотрел моего спутника и даже дал лекарства.

Пару дней я выхаживал больного, и, возможно, это придавало мне сил, чтобы самому не свалиться с простудой. Су, внешне недовольный взятой паузой, всё же был мне благодарен и делился историями из жизни столицы. Всё ли из сказанного можно брать на веру, не знаю, но было увлекательно слушать о противостоянии Шэнов со старой знатью, семействами Ляо и Сыма. Голод и волнения, хищение государственной казны и страшные трагедии, происходившие в стране, — всё без исключения беглый работник архива рассматривал через призму этой борьбы. Всё остальное словно имело побочное значение. О войне с чусцами (новости о которой всегда вызывали у меня волну негодования) он рассуждал с какой-то циничной холодностью. Наверное, ему было весело растравливать меня, а потом словно окатывать ведром ледяной воды. Помню, я возмутился тем, как генерал Линь Жуян за последний месяц сдал Чу пять городов и позволил противнику вгрызться в самое сердце области Юэ.

— Да уж, этот разве что поплачет над каплями пачули и никак не годится в полководцы, — усмехнулся Су.

Прежде в горной стране широко использовалось ароматическое масло пачули, но дело в том, что из всех областей это привередливое растение прижилось только в Чу, и то на самом юге. Когда же полтора века назад чусцы подняли мятеж, запасы масла перестали пополняться, и его становилось всё меньше. У одного поэта (кажется, у Чэнь Циэра, но не поручусь) есть элегия. Я не помню всю, но вот отрывок:

Со старым генералом Линем, который не только потерял всё то, что завоевал его предшественник, но и отдал мятежникам пол-Юэ, мы рисковали в скором времени оплакивать платину и красное дерево. Почему же он до сих пор не лишился своей должности?

— Всё просто, — говорил Су, лёжа в постели и покачивая пальцем в такт своим словам. — Государь мягкотел и полагается на советников. Генерал Линь — ставленник Ляо, поэтому советники из рода Ляо не скажут против него ни слова. Если голос поднимет семейство Сыма, между ними начнётся грызня, а это на руку Шэнам. Поэтому Сыма молчит.

— Почему же молчат Шэны? Ведь налицо преступное неумение!

— Я уверен, что дракону на стене осталось лишь нарисовать зрачки. Шэны занесли кисть и дожидаются нужного часа.

— Какого часа?

Архивариус молчал, самодовольно улыбаясь. Он что-то знал, но не хотел говорить. И вообще он часто замолкал на полуслове — вот так, с многозначительной улыбкой. Это было не очень приятно, но кое-что из сказанного тогда помогло мне впоследствии понять недосказанное другими. И у меня ещё будет повод к этому вернуться.

Видя, что Су по-прежнему слаб (и, наверное, в благодарность за щедрую плату), хуторянин отрядил с нами двух проводников на расстояние дневного перехода. Их помощь пришлась очень кстати: именно тогда единственный раз за весь обратный путь мы видели гуйшэней. Страшно себе представить, что было бы, напади на нас хоть одно чудовище раньше, когда мы, измождённые, ковыляли под ночным ливнем! Наверняка с первой же атаки мы оказались бы в тумане. А сейчас широкоплечие батраки играючи разогнали небольшую стайку, приправляя это прибаутками и смехом. Они помогли нам как следует развести костёр и приготовить ужин. С утра мы распрощались и после ещё три дня шли вдвоём. Болезнь Су Вэйчжао вернулась, и он еле волочил ноги, но храбрился и временами предлагал прибавить шагу.

Сердце подпрыгнуло в груди, когда я впервые за столько времени увидел Дуншань. Поначалу — издалека. Потом всё ближе и ближе, словно это не я шёл к нему, а он шагал мне навстречу, высылая вперёд беседки и дозорные башенки и, как хозяин постилает ковёр под ноги дорогому гостю, постилая мне под ноги каменный мост Красной Птицы, самый лучший, самый надёжный свой мост. Мы дошли до него вечером. Су, опять горячий, висел на моём плече и поминутно кашлял, хватаясь за грудь.

У моста только-только сменился караул. Старая смена и новая стояли вместе, обмениваясь грубоватыми шутками, которые я так часто слышал в детстве.

— Стой, кто идёт! — окрикнул нас один из удальцов под хохот остальных.

— Тише, Бревно, не пугай народ, ты своё отдежурил, домой уж иди, — сказал кто-то.

Я всмотрелся и узнал Бао Бревно. Мы не виделись лет семь, с того самого случая. Я тогда всё думал, не влетело ли ему от капитана Дуаня, но обещания, данного отцу, не нарушал и в гостевую слободу не бегал. Мой побратим выглядел всё так же, разве что немного обрюзг. Я изменился куда больше, и, поравнявшись с ним, вместо приветствия протянул ему подаренный когда-то нож. Тот самый, со словами: «Навстречу смерти». Бао помотал головой, поморгал, потом сказал:

— Братец! Да неужто! А я всё думал, куда ты делся! Это кто ж тебе так лицо изукрасил? — добавил он. — С гуйшэнем подрался или с девчонкой не поладил?

Без него я, наверное, не осилил бы путь наверх. Бао нёс архивариуса, как пушинку, и рассказывал про всё на свете, но я, признаюсь, мало запоминал, да и не слушал толком. Я как будто вернулся не только в родные места, но и в родные времена. Туда, где остались беззаботное детство, отец и портрет матери со свежим цветком.

Наша улица была почти безлюдной и казалась даже темнее прежнего: дома по-прежнему были чёрно-красными, а вот яркие флаги с цитатами из Люй-цзы исчезли. На подходе к нашему дому я приметил одинокую фигуру, при скудном освещении казавшуюся белёсой. Это был человек в плетёной шляпе и соломенном плаще. Он стоял, не шевелясь, у самой стены. Бао, никак не реагируя, прошагал мимо, как будто никого и не было. Я поостерёгся что-то говорить и, уже попрощавшись с побратимом и передав Су на попечение слуг, тихонько спросил у старика Чжана: