Алексей Штрыков - Шаньго чжуань. Тетрадь в белом бархате [СИ]

Самого Чжана я помню только стариком. Да, шли годы, морщины добавлялись к морщинам, седина закрашивала последние волоски на висках и в бороде, но он для меня почти не менялся. Казалось, старческая немощь, едва коснувшись его, отпрянула и больше не приближалась. Чжан всегда оставался деятельным, составлял сметы, раздавал указания и время от времени с видом оценщика прохаживался по окрестностям, выискивая, что бы могло пригодиться дому. На одну из таких прогулок он, вероятно, собирался и сейчас, но, оказавшись на улице, засомневался.

Увидев меня, он поклонился и сообщил, что приходил посетитель, но, не застав меня, ушёл, оставив свою визитную карточку.

— Он не представился?

— Его фамилия Лю, и он из области Вэй, — Чжан открыл для меня ворота. — Вообще он искал нашего покойного хозяина, но, узнав о его кончине, захотел встретиться с вами.

Возможно ли, что это посыльный от кого-то из товарищей отца? Проходя крытой галереей, я перебирал в памяти стихи из его тетради, пытаясь найти среди них что-то о Вэй, но, кроме разрушенной деревни Тайхо, на ум ничто не приходило. Впрочем, некоторые названия, упоминаемые отцом, были мне малоизвестны, и требовалось свериться по карте.

Мой неторопливый ход мыслей прервал Яо Шаньфу:

— Мэйлинь исчезла.

Это известие поразило меня, точно удар молнии, но я постарался не показать волнения и, поддерживая его под локоть, пригласил пройти в мой кабинет и всё рассказать. Впрочем, из его слов понял я только то, что учитель Яо и сам не знает, как и когда именно пропала его дочь. Всю первую половину дня он провёл за чтением книг и хватился её перед самым моим приходом.

— А что говорит ваша супруга?

— Она до сих пор спит. Ей нездоровится: всю ночь то и дело просыпалась от кошмаров и дурных предчувствий, — сокрушённо произнёс Яо.

Я распорядился, чтобы слуги обошли весь дом, и, досадуя, потребовал к себе Минхёка, ведь сохранность моих гостей была доверена ему.

— Минхёк ушёл в город с Воронёнком, — ответил растерянный Чжан и объяснил, что утром поручил внуку сходить на рынок за овощами и своими глазами видел, как тот вышел за ворота в сопровождении Ван Минхёка.

Как же он удивился, когда сразу же после его слов Воронёнок предстал перед нами и на расспросы, извиняясь, ответил, что по лености до сих пор не выходил из дома и только-только собирается. Не знаю, как я до этого додумался, но, взглянув на его фигурку в поношенном сером халате, тут же отправился к себе и открыл сундук со старой одеждой. На самом верху, под крышкой, лежала широкая голубая лента, исписанная непонятными мне знаками, и я, не пытаясь их расшифровать, сразу передал её учителю Яо.

Одного взгляда на его лицо было достаточно, чтобы понять, что он успокоился. Но он тут же напустил на себя негодующий вид:

— Недостойная девчонка! Какое бесстыдство! — он упал мне в ноги, я спешно его поднял. — Простите меня, она у нас единственное дитя и выросла избалованной! Я недостаточно наказывал её в детстве.

Поведение и впрямь возмутительное. Судите сами: Мэйлинь пробралась в северные покои, бесцеремонно открыла сундук, взяла мой старый серый халат (или подговорила кого-то из слуг это сделать) и улизнула из дома. В своей необычной записке она сообщала, что отправляется в Сыту, и назначала мне встречу в Ю — то есть, безусловно, вчера подслушала нашу ночную беседу. Но в ту минуту я с тревогой думал только о том, насколько опасен путь и насколько безрассудно девушке отправляться в такое путешествие.

Как был, в долгополом чиновничьем халате, я бросился на улицу и вниз по склону, к южным воротам и мосту Красной Птицы. Едва ли Мэйлинь выбрала какую-то иную дорогу. Сколько у неё могло быть форы? Час? Полтора? Два? Я понимал, что путешествовать ей не впервой, и, вероятно, их путь из Тайхо проходил как раз по Циской дуге, но не сомневался, что без труда догоню беглянку. Учитель Яо шёл за мной.

Поспешность вышла мне боком. Потрать я пару минут на то, чтобы переодеться в походную куртку, я сейчас бежал бы по улице. А теперь мало того что полы путались под ногами — я привлекал всеобщее внимание. Рабочие, украшавшие город, по-видимому, считали, что я иду с проверкой, и рассыпались поклонами, приветствиями и заверениями, что к вечеру всё будет в лучшем виде.

— Куда так торопится господин помощник префекта? — услышал я краем уха.

— Говорят, на воротах, как знамя вешали, всю черепицу разломали.

— Неужто всё так страшно?

Разумеется, у ворот пришлось выслушивать меньше всего нужные мне объяснения украшателей. Неудивительно, что Яо при своём почтенном возрасте не отставал от меня. Выйдя за стены, я ускорил шаг. С высоты мост Красной Птицы хорошо просматривался, но сейчас увидеть на нём человека было решительно невозможно из-за частокола флагштоков и пёстрого месива вымпелов и гирлянд. Мастеровые неплохо потрудились и сейчас, собравшись у пилонов, азартно следили за игрой в кости, которую их старшина затеял с начальником караула. Но вот кто-то шикнул, приметив меня, и вся группа, побросав плошки с недоеденной лапшой, вытянулась шеренгой, чтобы засвидетельствовать мне своё почтение.

«Интересно, управление общественных работ входит в ведомства левой руки?» — подумал я и прошёл на мост.

— Изволите посмотреть? — старшина мастеровых подскочил ко мне.

— Без сопровождения, — ответил я как можно строже. — Занимайтесь своим делом.

Все взгляды вонзились в меня.

Кроме меня, на мосту никого не было. Ветер трепал жёлтые и зелёные полотнища с названиями частей трактата «О верности долгу», внизу трогательно бились разноцветные ленты с цитатами оттуда же. Я сразу же обратил внимание на ярко-голубую, третью по правой стороне:

А по канту — линия непонятных закорючек. Тех самых.

Я отвязал ленту и вернулся к рабочим. Старшина нервно сглатывал:

— Что-то не так?

— Кто и когда это привязал?

— С утра работы было много, и мы предлагали тем, кто шёл из города по делам, помочь нам. На удачу в пути.

— Ага, за деньги. По два фэня лента, — засмеялся начальник караула.

— Устроили балаган, — сурово процедил я. И добавил, что ленту я забираю.

Учитель Яо как раз подошёл. Мы вместе пошли по белёным камням. Он — чуть позади, молча читая послание от дочери; я — впереди, выискивая глазами новые зацепки. Когда мы дошли до башенки на противоположном конце моста, он негромко сказал:

— Лучше вернуться домой. С ней всё будет в порядке.

Я обернулся, не веря своим ушам.

— Она пишет, что воодушевлена вашей догадливостью и просит не идти дальше. Пишет, что справилась бы и одна, но за нею увязался, как она выразилась, «сторожевой пёс».