Михаил Ланцов - Помещик. Том 1. Сирота

— А холопы мои?

— Их тоже тащи. Найдем где уложить. Но сначала из реки вылавливай иди. Они до сих пор там барахтаются на лодке и никого к себе не подпускают. Сказывают, что только тебе подчиняются…

[1] Имеется в виду храм Благовещения Пресвятой Богородицы.

[2] Ябедничество по судебнику 1497 года называлось особым видом корыстного преступления, сродни мошенничеству, а также злостному вымогательству, сопряженному нередко с откровенным насилием и ложными обвинениями. Наравне с душегубством (убийством) являлось наиболее тяжким видом преступления против личности.

[3] Штраф в 4 рубля прописан в синхронных грамотах как наказание за первое убийство. А так как ябедничество к нему приравнивалось по тяжести, то и за него столько поставлено.

1553 год, 5 мая, Тула

Андрейка ожидал всего чего угодно от проживания в гостях у отца Афанасия. Но тот вел себя так, словно ничего не произошло. И вообще не касался острых тем. Большую часть времени он проводил в приходе, а разговоры, которые вел по вечерам, носили общий характер.

Родственники Петра и Евдокии его тоже не беспокоили. Наверное, потому что он с подворья Афанасия и не выходил.

Судебное решение воеводы — это веско и его вряд ли кто — то мог оспорить из местных. Однако ничто не мешало найти другой способ нагадить или докопаться. Например, спровоцировать на нападение.

Парень хорошо запомнил, что избить палками — не значит покушение на убийство. Обидно. Постыдно. И все такое. Но не убийство, если не усердствовать. Так что если ты для защиты выхватишь саблю, то ты и станешь нападающей стороной[1].

Мерзко?

А что нового в этом? Он прекрасно помнил, как его отец, в ныне безгранично далеком XXI веке, сокрушался по поводу законов о самообороне. Что, дескать, они были выстроены таким образом, что отстаивали интересы преступников, а не честных людей. И что защита своей жизни, имущества и близких удивительно скользкая тема, даже если эти самые преступники, размахивая оружием ворвались к тебе домой. Легко могло оказаться, что применение дробовика для спасения жены или дочери от изнасилования посчитают превышением самообороны и посадят тебя основательно и надолго. Ведь они всего лишь насиловали. Убивать то этих честных и замечательных людей зачем?

Так что ничего принципиально нового в этом плане за пятьсот лет не появилось. И раньше лучше не было ничуть. Это злило. Это раздражало. Но заставляло трезво мыслить. Парень прекрасно понимал, что если его попытаются избить, то он достанет саблю. Даже если это испортит его карьеру. А то, что родственники пострадавшей стороны что — нибудь гадкое учинят он был абсолютно уверен. Да, Петр был не прав. Но разве справедливо, чтобы какой — то сопляк оказывался правым? Он, а не уважаемое семейство?

Получится у священника пересидеть до верстания или нет — не ясно. Но Андрейка не спешил проверять, чего там у них на уме. Поэтому, когда на подворье Афанасия вошло несколько незнакомых вооруженных мужчин, он схватился за саблю и как — то весь собрался.

Гости отреагировали также, схватившись за оружие, но не извлекая его. Просто положили руки на эфесы сабель, готовые в любой момент их извлечь.

— Хозяин, — положив руку на плечо Андрейки, произнес Устинка. — Это дед твой Степан. Разве не узнал?

— Дед? — удивленно переспросил парень.

— Андрейка? — не менее удивленно спросил дед.

— Совсем не узнать. — покачал мужчина лет за тридцать, стоящий рядом. Красующийся довольно неприятным шрамом через все лицо, явно сабельным.

— Зато Устинка с Егоркой вот они, — улыбнулся третий мужчина средних лет с улыбчивым лицом. Но Андрейка не сомневался — эта улыбчивость лукава, так как глаза говорили о совсем иных личных качествах.

Дед чуть помедлил.

Усмехнулся.

Убрал руку с сабли и произнес:

— Ну здравствуй внучек. Ты всех гостей так встречаешь?

— С волками жить, по волчьи выть, — пробурчал Андрейка, также убирая руку с эфеса. Хотя не хотелось. Потому что родственнички не вызывали у него ни малейшего доверия. Рожи бандитские, что ух. Как, впрочем, и у всех вокруг. Что особенно доставляло его в церкви, когда во время литургии эти «милашки» нараспев тот же символ веры произносили.

Улыбчивому мужчине произнесенная парнем фраза почему — то очень понравилась. Из — за чего он сначала хохотнул, а потом начал смеяться, скорее даже ржать, до слез.

— Да будет тебе, будет Фомка. — похлопал его по плечу дед.

После чего прошел к хате и сел на лавочку. Вытянул ноги и с нескрываемым удовольствием расслабился.

— Я думал, что у вас смотр.

— Мы с поручением от воеводы прибыли, — серьезно произнес дед, а по лицу остальных скользнула едва заметная улыбка. Что намекало на то, почему именно им было дано поручение именно сейчас, и именно здесь. — Да уж. Ну и заварил ты кашу.

Парень промолчал.

— Ничего сказать не хочешь?

— А что сказать?

— Мда. Я тут пообщался с воеводой и пришел к выводу, что твоя судьба не завидна.

— Деньги к деньгам, порок к пороку, несправедливость к несправедливости, — пожав плечами ответил Андрейка. — Тот, кто привык творить зло никогда в нем не раскаивается и искренне обижается, ежели ему укорот дают.

— Не тебе это судить! — рявкнул дед.

— Ты считаешь, что я должен был безропотно отдать Петру долг, который тот выдумал? И что бы получилось? Каждый, более заслуженный человек подходил и заявлял будто бы я ему денег должен? Так что ли?

— Не веришь ты в людей, — с ехидством в голосе произнес от ворот воевода.

При появлении воеводы дед встал, ибо сидеть в присутствии более высокого чина не полагалось. Во всяком случае, без особого на то разрешения.

— Я верю в Бога, — сухо ответил Андрейка, — а кумиров себе плодить — грех.

— Видишь, какой колючий? — обращаясь к деду, спросил воевода. — Как я и говорил. Молодой волчонок. На всех рычит, только что не бросается. Бабу ему надо.

— Марфу? — с раздражением спросил Андрейка.

— А чтобы и не ее?

— Ты, верно, смерти моей хочешь. Я видел, как ее мать на меня смотрела. Будь ее воля — руками бы на куски порвала. С такой тещей да женой я и седмицы не проживу. Как там говорят? Отчего сдох — то муженек? Да грибочками отравился. А чего синюшный такой? Так есть не хотел…

Небольшая пауза.

И все присутствующие заржали. Даже дед.

После чего дед, лихо поправив усы, да разгладив бороду заявил:

— Я согласен с Григорием[2]. Жениться тебе надобно.

— Так не на этой же…

— Сам решай — или со мной поедешь да послужильцы пойдешь, так как земли у нас нет свободной, или петрову дочь в жены возьмешь. Ибо если не примиришься с семейством этим, то тебе тут не жить. Изведут.

— А так не изведут?