Михаил Ланцов - Помещик. Том 1. Сирота

Оставалось понять — как.

Оружия у него не было. А тот человек, что стережет его, наверняка вооружен. Более того, этого товарища без всякого сомнения предупредили о том, чем закончился исход поединка его, Андрейки, с Петром.

«Что же делать?» — прозвучала в очередной раз, пронизанная отчаянием мысль в его голове.

Немного помедлив, он встал с сундуков, на которых лежал. И попытался их открыть. Но на каждом имелся массивный навесной замок. Обшарил всю комнату и почти было уже отчаялся, когда случайно не наткнулся на старый топор, который лежал в ворохе «хлама» в углу. Причем, судя по всему — боевой, так как лезвие его было узким. Почему его бросили тут — не вполне ясно. Возможно из — за трещины на обухе. Возможно по какой — то иной причине. По той же из — за которой здесь валялось несколько овчин, порванный тегиляй и еще куча всякой всячины.

Помнили о топоре или нет — бог весть. Судя по слою пыли он тут уже год, если не больше валялся. Так или иначе Андрейка прямо расцвел и приободрился, когда его нашел.

— Умирать так с песнями… — тихо, сам себе под нос прошептал он. И уселся поудобнее — ждать удобного момента для побега, который, по его мнению, мог наступить ночью. Или, если сторож отлучится по нужде…

[1] «Бабий бунт» в данном случае не нужно воспринимать в прямом смысле слова. В данном контексте это означает, что испуганные жены попросту «съедят» или «вынесут» мозг своим мужьям, опасаясь повторения сценария Евдокии в отношении их. Поэтому воевода про проклеваную плешку и шутит. Нельзя недооценивать способности милых дам в данном вопросе. Природа не наделила их силой, поэтому они используют другие приемы и способы отстаивать свои интересы.

1553 год, 3 мая, Тула

Андрейка прислушался.

К двери приближался кто — то. Шаг за шагом.

«Может смена караула?» — пронеслось у него в голове.

Однако подошедший без лишнего промедления открыл дверь и вошел. Это был воевода.

Парень сидел на сундуке по — турецки, вполоборота к двери. И лишь чуть скосился на гостя, старательно игнорируя его. Далеко для рывка. А топор был под левой рукой, укрытой от входа его телом. И он не должен был наблюдаться с того ракурса.

— Остыл? — поинтересовался воевода.

Андрейка никак на этот вопрос не ответил. Да и что сказать? Разве он остыл? Отнюдь. За минувшее время, что он тут просидел, его скорее напротив, можно так сказать подогрело и прокипятило накручивание.

— Значит не остыл, — все понял правильно воевода.

— Почему меня тут оставили без поганого ведра? — наконец соизволил произнести Андрейка, которого не шуточно плющило. — Мне на пол гадить?

— Без? — неподдельно удивился воевода. — Вот обалдуи! Сенька! Вот ты куриная башка! А ведро поганое где?

— Так… это… батька… ты же не сказывал.

— А сам подумать не мог? Или хочешь, чтобы он весь чулан загадил от щедрот своих? Ты бы все убирал. Разумеешь? — а потом повернулся к парню и спросил. — Поджимает?

— Терпимо. Ты зачем пришел? Решили уже что со мной делать?

— Экий ты быстрый.

— А чего тянуть?

— Ты человека убил.

— Не назвал бы я его человеком. Тать и мерзавец.

— Ты убил его, провозгласив Божий суд, хотя не имел на то никаких прав. Ты понимаешь, что это серьезное преступление?

— Его Павлуша провозгласил, когда я поклялся Богом, что Петр на меня наговаривает и я ему ничего не должен. И я защищался, так как на меня напал Петр и именно Петр нанес первый удар.

— Твои слова, против его?

— Видаков того полно.

— Ремесленников?

— Коли тебе правда нужна, то и ремесленника послушаешь. А коли кривда, то только того, кого удобно. — с нотками раздражения произнес Андрейка. — Я тебе сказывал, что Петр не успокоится. Сказывал. Так что и на тебе вина лежит. Тебе хотелось все замять, чтобы шума не было. Так ведь? А разобраться? А правду выяснить? Или ты полагаешь, что обижать сироту, сына человека, который жизнь отдал за веру, царя и отечество — это нормально и правильно?

— Все сказал?

— Я только начал.

— Тогда я пойду. И загляну завтра, как закончишь. — воеводе очень не понравился настрой парня, который не только не испугался своего положения, но и озлобился. Хуже того — он произнес крайне опасные для него слова, взвалив вину произошедшего на него.

Андрейка же на слова воеводы промолчал, никак не отреагировав. И даже ухом не повел. Как смотрел лютым волком перед собой, так и продолжил. И тут воевода заметил край топора, что едва выступал из — за парня. Отчего побледнел, но, к счастью, при освещении чулана этого было не видно.

— Ты пойми, что я не желаю тебе зла.

Тишина.

— Я не могу действовать вне закона. Вот начал я тяжбу. У тебя видаки есть? Нет. У него есть? Нет. И что получается? Слово против слова. А его слова весомее твоего. Он — заслуженный человек, стоящий на службе Государя нашего. А ты? Просто юный отрок. Да, помогший городу, но этого недостаточно, чтобы сравнятся с заслугами Петра. Тяжба была лишена смысла. Понимаешь? В твоем случае даже Божий суд не назначишь. Ведь в словах Петра и обычай, и его право.

Тишина.

— Я тебе зла не желаю. Сам видишь — не в холодной сидишь.

— Это что — то меняет?

— Это меняет все. Но и порядок мне нужно блюсти. Ты убил человека.

— Я защищался.

— Его люди сказали, что напал. А ремесленный люд подтвердил. Дескать, первым обнажил саблю.

— Разве это считается нападением?

— Ты обнажил оружие!

— Когда они хотели меня палками поколотить!

— Это их не красит. Но первым обнажил оружие — ты.

— Проклятье!

— Я рад, что ты это понимаешь. Но не все так плохо. И ты зря обо мне плохо думаешь. Я знал и уважал твоего отца. И тебя защищал как мог. И продолжу. Обещаю — суд будет, но я тебя оправдаю. Мню, ты разумеешь, что сие не просто. И нужно много с кем договориться, чтобы последствий не было. Поэтому мне нужно заручиться твоим согласием в одном вопросе.

— Каком? — намного мягче спросил Андрейка, которого начало отпускать.

— У Петра осталась дочь — Марфа. Она сейчас как раз подходящего для замужества возраста. Чтобы замять дело тебе должно взять ее в жены.

— Чтобы она меня отравила?

— И взять на содержание ее мать — вдову Петра Евдокию.

— О Боже! Это же безумие! Я и года не проживу в такой компании!

— Чтобы облегчить тебе это бремя, на верстании мы нарежем тебе его поместье, доброе и заселенное густо. Там три дюжины крестьян. У тебя ведь два послужильца. Так? Этого вполне хватит. Коней я тебе на время верстания выдам из своих. Потом отдашь, как обзаведешься. С таким поместьем это будет несложно.

— Долг?

— А если и долг, то что? — фыркнул воевода. — А про баб ничего дурного не думай. Им с того одна радость. И ты для них — всяко лучше, чем по миру пойти. Да и справедливо это будет…