Михаил Ланцов - Помещик. Том 1. Сирота

Так и болтали. Точнее даже не болтали, а переругивались. Дед, очевидно, не горел желанием забирать внука с собой. Даже смотрел на него с легким раздражением. Но и оставить все как есть не мог. Почему? Андрейка не понимал. Но видел отчетливо. Наконец он не выдержал:

— За что? — тихо поинтересовался парень, подойдя к деду. — Ты ведь меня ненавидишь. И отца моего ненавидел. Что мы тебе сделали? В щи насрали что ли?

Дед дернулся от этих слов, сверкнул глазами, но взяв себя в руки произнес:

— Прохор мать твою взял в жены вопреки моей воле.

— Бывает, — пожал плечами парень. — И теперь ты хочешь сломать жизнь мне?

— Щенок, — прорычал дед.

— Не отдавай приказов, которые не выполнят, и не будешь смешон, — не отводя глаз тихо произнес Андрейка. — Так мне батя говорил.

Повисла вязкая пауза. А дед парня если бы мог спалить взором, то без всякого сомнения это сделал.

— Весь в отца! — наконец нарушил молчание тот улыбчивый родич, у которого взгляд был более цепким и колючим, чем у волка голодного. После чего он подошел. Хлопнул Андрейку по плечу и тоном заговорщика добавил. — Ты сам решай. Я всей душой за то, чтобы ты с нами поехал. Ваш лай — услада для моих ушей. Только он быстро сойдет.

— Чего это?

— Так будешь получать горячих и скоро надоест. Начнешь за языком следить.

— Ой не уверен, — покачал головой Андрейка. — Ну получу я горячих. А дальше что? Всех, кто участвовал, подкараулю и оглоблей по спине приласкаю. И скажу, что так и было.

— А сдюжишь? — усмехнувшись спросил дед.

— А давай поиграем? Ты бьешь палкой меня по спине. А потом я тебя. И кто первый отступится, тот и проиграл.

— Вот видишь, Степан? — усмехнулся воевода. — Сущий чертенок.

— Ох и намучаешься ты с ним Григорий. — покачал головой дед.

— Ежели жинкой обзаведется, то прыть умерит. Оттого и предлагаю с Марфой его свести…

Спустя час.

— Хозяйка! — крикнул воевода, входя на подворье покойного Петра.

— Опять тебя черти принесли! — раздраженно рявкнула Евдокия. — Чтоб тебе пусто было! Чтоб тебе черти всю бороду выщипали! Чтоб… — хотела еще что — то сказать женщина, но ее брат вновь дал затрещину, вынуждая заткнуться.

— Ты уж не серчай на бабу. Сам знаешь — дурная. Да и горе ей глаза застит.

— Выпороть бы ее, — покачал головой воевода. — Но мы не за этим. Данилы нету?

— Как нету? Есть, — произнес мужчина, выходящий из дома. Лицом очень схожий с покойным Петром, только телом стройнее. По нему было видно — воин. Да, не в привычном для XXI века формате, но тело достаточно сухое, поджарое, с какими — никакими, а мышцами. И взгляд жесткий, холодный. Смотрит, словно не человек, а конструкт какой — то неодушевленный.

— Ты, стало быть, теперь старший в роду?

— Стало быть. — осторожно кивнул он, чуть склонив голову на бок с явно читаемым подозрением на лице.

— Тогда с тобой переговоры и вести.

— О чем?

— Как о чем? У вас товар, у нас купец. Али не догадался?

— Сватать что ли пришел Марфу? За него? А чего не по — людски? Хотя…

Данила хотел было уже сказать гадость, но сдержался, ибо воевода сверкнул глазами, давая понять, что это лишнее.

— То не сватать. То обговорить. Сам видишь — кровь легла между вами. Оттого Степан, — кивнул воевода на деда Андрейки, — и предлагает примирение. Ибо от той вражды один прибыток — татям да татарам.

— Намедни ты Петра татем кликал.

— А как он поступил по твоему разумению? Я ему долг Андрейки погасил. И деньги сверх брать запретил, ибо не ростовщик он, а воин. А он что удумал? Татьба сие или что? У Петра словно бы разум помутился. Сам знаешь — я его знаю много лет. Воевали вместе. Всегда был осторожен. А тут… и выбрал на кого кидаться. Али ты Прохора не знал?

— Знал, — сурово произнес Данила, едва заметно кивнув.

— Так этот щенок уже отца перещеголял. Как в махании сабелькой, так и в нраве скверном. Колючий как ежик. Рычит. Зубы показывает. Норовит цапнуть, словно молодой волчонок.

Даниил молча подошел к Андрейке и попытался чуть приподнять тому подбородок, чтобы глаза в глаза посмотреть. Но тот отступил на полшага, уже рефлекторно положил руку на эфес и сам вскинул подбородок, глянув на своего визави с вызовом.

— Видишь? — хохотнул воевода. — А лается как! Загляденье! Они с Евдокией смогут весь город потешать, ежели беседу какую затеют у торга. Ну что твои скоморохи…

Спустя какие — то полчаса беседа все еще не продолжалась. Но она плавно перетекла в импровизированное застолье. Так как формально сватовством не являлось. Андрейка же сидел и хмуро разглядывал Марфу, что также буравила его нехорошим взглядом.

Несмотря на телеса Петра, девчушкой она была не шибко упитанной, мягко говоря. Четыре мосла да копна волос и глазища. По тем годам — не эталон красоты, так как ценили упитанных, дородных дам. Чтобы и грудь чем больше, тем лучше, и попа — мечта гиппопотама, и так далее. А тут рост вроде бы выдавал в ней породистую особу, ибо крестьянки да посадскими такими обычно не вырастали, однако ей категорически не хватало объема для солидности. Впрочем, мать ее, Евдокия, тоже по этим параметрам не была выдающейся, мягко говоря.

— Ты ничего дурного не думай, — обняв за плечо Андрейку, произнес Спиридон, брат Евдокии, уже немало принявший медовухи и поплывший. — Добрая баба будет. Только худая… ик… как весло…

— А вы ее кормить пробовали? — спросил парень, с огромным трудом заставив себя не сбросить руку этого человека.

— Ха! Да у нее всякие разносолы на столе! А все одно — не жрет. Хоть боем бей. Сидит у тарелки и носом воротит.

— Это дело поправимое.

— Да?! — оживился Спиридон. — А ты ведаешь, как заставить ее есть?

— Берешь миску. Кладешь туда какой — нибудь бурды, которую она на ненавидит. Ставишь перед ней и зажигаешь лучину. Прогорела? Не съела? Тарелку убираешь и до вечера никакой еды. Вечером ставишь перед ней ту же миску с той же бурдой. Не съела? Убираешь и никакой больше еды. До утра. Дня через два — три она и бурду съест, и тарелку оближет, и добавку попросит. Вся беда в разносолах! — назидательно поднял Андрейка палец.

— Ненавижу! — прошипела Марфа и кинула моченое яблоко, но не попала — оно пролетело мимо.

— А это мысль! — воодушевленно произнес Спиридон.

— Голова! — отметил Данила.

— Тут главное не увлечься. — продолжил Андрейка. — Говорят один воин попытался научить коня своего не есть ничего. И у него почти получилось. Да увы, когда конь уже почти привык, беда приключилась.

— Какая же? — спросил воевода.

— Да конь, мерзавец, издох.

Сказал. А спустя несколько секунд весь стол заржал.

— Вот уж точно, — отсмеявшись, заметил Данила, — лучшего зятя для Евдокии и не придумаешь.

[1] С судебника 1497 года строго квалифицируют душегубство (убийство) и бой (драку), разводя их по тяжести на тяжелый и легкие преступления. Поэтому достать саблю — совершить покушение на душегубство и темя опасная, которая каралась либо штрафом (4 рубля обычно), либо в случае рецидива или каких — то отягчающих — смертная казнь. А той же палкой избить или ногами — просто бой, который судебник вообще допускает оставлять без наказания, если стороны примирились. Тут главное не приводить к увечьям, что трактуется уже иначе. Аккуратно же избивать для богатого человека бедняка можно было практически безнаказанно. Тем более, что штраф выплачивался не пострадавшему, а в казну.