Тодор Кондов - Передает «Боевой»

— Брукман, вы проявляете большой интерес к процессу, не так ли?

— Да. И понятно почему, господин генерал.

— Слушаю вас, Брукман.

— В последнее время поляризация политических сил в стране коснулась и генералитета. Уже чувствовалось безмолвное брожение среди высшего офицерства. Была замечена переориентация господ офицеров в сторону Англии, России. Отечественный фронт. Неужели это нечто незначительное? Сведения доктора Делиуса говорят о том, что коммунисты пытаются связаться даже с людьми из левого крыла радикалов, демократов. Даже к Стойчо Мушанову отправили человека, и он полчаса занимал его программой фронта.

— Господин генерал, я держусь за этот процесс по ряду соображений. Могу высказать их вам. Первое. Группа действовала против нас. Второе, господин генерал. Мы хотим доказать Москве, что все еще сильны в своем глубоком тылу.

С соседнего стола поднялся сияющий Дочо Христов. Он уже успел создать себе репутацию надежного друга Гитлера. Фюрер упомянул о нем в одном из своих выступлений. Не было секретом, что Бекерле успел вовлечь его в свою сферу. Злые языки говорили, что господин Дочо Христов был не только идейно связан с нацистами, и эта его идейность обходится довольно дорого адмиралу Канарису.

— Господа, позвольте отнять у вас несколько минут. — Он остановился перед фон Брукманом. Очевидно, Кочо Стоянов почти не интересовал его. — У меня есть новость для вас. Чудесная новость.

Чокнулись.

— Господа, регентский совет с удовольствием встретил мое предложение создать политическую опору режиму. Моя общественная сила явится его оплотом против какого-то Отечественного фронта.

Фон Брукман был информирован о намерениях Дочо Христова. Они были внушены Берлином не ему, а доктору Делиусу. Дочо притворялся наивным, хорошо зная, что исполнял лишь приказы, и его самовосхваление звучало неубедительно, даже зловеще на фоне предыдущего разговора.

— Господин Христов, как вы относитесь к Никифорову?

Дочо Христов прищурился. Покраснел.

— Я повесил бы его на воротах военного училища, чтобы юнкера колотились своей головой о его ноги. К сожалению, верховное руководство думает не так, как я.

Фон Брукман предложил выпить. Завтра утром он пойдет в суд в зал заседаний, чтобы следить за процессом. А эти господа — паук с когтями коршуна Христов и волк Кочо Стоянов — пусть пьют за высокие интересы своего отечества. Но ему не вырваться из рук фюрера. Оно отдано рейху.

Директор тюрьмы лично присутствовал при выводе подсудимых. Он приказал охране занять свои места почти за четверть часа до отправления.

Две закрытые полицейские машины стояли у выхода из тюрьмы. Целое отделение солдат с ружьями с примкнутыми штыками охраняло машины. Шесть тюремщиков, пять жандармов, один служащий из судебной палаты и два агента стаяли у выхода.

Эмил с улыбкой разглядывал небо, низкие облака, раскачивающиеся верхушки голых деревьев.

— Вот как нас уважают, — сказал он громко. — Эскорт, как у царя.

Директор тюрьмы не выдержал:

— Твоя голова, Попов, так и хочет скатиться с плеч! Много болтаешь!

Эмил не обратил на эти слова никакого внимания. Он был поглощен облаками. Небом. Уже осень. Чудесная осень. Последняя для фашистов.

Один из надзирателей проверял, кого выводили и кого уже он передал агентам в машинах:

— Иван Стефанов Джаков!

— Здесь.

Джаков шел тяжело, медленно. Он знал свою вину перед царскими законами и свою невиновность перед народом. О, они не знают всего того, что сделали его отекшие от побоев руки.

— Иван Илиев Владков! — крикнул надзиратель.

Владков покосился на него краем глаза и, не удостоив ответом, сел в машину.

— Александр Костадинов Пеев!

Пеев, когда-то энергичный адвокат и политик с цветущим здоровьем, с трудом передвигал ноги. Остановился перед надзирателем, оглядел его с головы до ног и проговорил:

— Запомни меня хорошенько. Мы не будем зверствовать, как вы, но не простим вам даже мелкие обиды.

Надзиратель продолжал выкрикивать имена подсудимых:

— Бончо Цветков Белинский.

Белинский был болен и потому без конца кашлял. Он боялся, что болезнь эта вынесет свой смертный приговор раньше суда.

— Анна Рачева Димитрова!

Анна шла с высоко поднятой головой. Не смотрела ни на директора тюрьмы, ни на любопытных полицейских, ни на многозначительные подмигивания агентов, ни на солдат. Впрочем, она заметила, что двое из них с трудом удерживали спокойное выражение лиц. Она улыбнулась им, подняла левую руку, потому что за правую уцепилась ее мать:

— За победу, товарищи!

Агенты стали озираться, чтобы увидеть, кому предназначалось приветствие, но никто не дрогнул ни в строю полицейских, ни в строю солдат. Стоянка шепнула:

— Ой, сумасшедшая девочка! Мало ли мук приняла, дочка!

— Димитр Неделчев Димитров…

Бай Димитр шел следом за женой, однако его посадили в другую машину вместе с Манолом Божиловым. Он не мог спокойно смотреть на этого человека, убийцу Эмила Маркова и Эмила Попова, но сел рядом с ним и толкнул его. Божилов смущенно глядел себе в ноги. Обещали не судить, а били и били. Теперь же ведут на суд. В эту машину втиснули и нового человека, попавшего на процесс по линии Эмил Марков — Христо Лольов. Он сильно пострадал от побоев и поэтому без конца кашлял и вытирал кровь с губ.

Во дворе тюрьмы продолжалась возня и суета. Погруженных в машину снова проверили. Полицейские влезли к арестованным, щелкая затворами ружей. Снаружи на подножки встали агенты, сопровождающие машины. Власти, видимо, опасались нападения по пути к судебной палате.

Доктор Пеев требовал сообщить его семье день, на который будет назначен процесс, но прокуратура отказала. За день до судебного расследования он почувствовал, что на следующий день начнется комедия суда, и снова отправил через надзирателя свое требование прокурору сообщить жене дату. У нее есть документы, которые он хочет использовать на суде, и Пеев откажется давать показания при судебном расследовании, если не получит этих документов. Приказ был категоричным — никого не допускать на процесс и не сообщать его точную дату.

Директор тюрьмы приказал привести к нему в кабинет упрямого подсудимого.

— Ну говори, какие такие документы! Мы пошлем людей взять их у твоей жены!

— Я не верю болгарской полиции, а правосудию и того меньше.

Директор тюрьмы позвонил Гешеву. Тот запретил требовать документы у жены Пеева, но Антон Козаров разрешил, а потом по неизвестным причинам отменил свое распоряжение. Директор тюрьмы позвонил в министерство юстиции и в военное министерство, но там не знали, запретить или разрешить. Председатель суда отрезал:

— Пусть делают что хотят. У меня достаточно доказательств, чтобы повесить его при всех условиях!