Тодор Кондов - Передает «Боевой»

— Должен сообщить вам, что кое-кто указал мне на вас как на председателя будущего состава. Прошу вас не быть скупым.

— Господин полковник, я не скупился, когда раздавал приговоры коммунистам.

Костов усмехнулся.

— Речь идет о другом. Скажите, как вы могли бы применить статью 681 из военно-судебного закона к массовому коммунистическому движению и прямой ответственности каждого сочувствующего коммунистам, попадающим под действие статей закона о защите государства.

Добрев почти обиделся. Вся его практика военного судьи доказывала именно то, что он всегда стоял за экстренные меры против коммунистов. За приговоры, которые подрубят коммунистическую партию, что называется, под корень. В доказательство он мог откопать десятки дел, где не имелось никаких оснований для смертного приговора, а подсудимые были уже покойниками.

Даже обжалование как форма расценивалось им как ненужная архаичная демократичность. Добрев сделал бы все возможное, да и делал, чтобы пресечь попытки осужденных обжаловать приговоры или надеяться на амнистию.

— Кроме того, господин полковник, мы хотим увидеть, как доктор Пеев действовал против Болгарии, как он унижал национальное достоинство болгарина.

Доктор Пеев не унижал национального достоинства. В этом Добрев был убежден. Однако, как коммунисту, приговор ему был уже вынесен независимо от доводов, которые теперь могли идти от полковника. Смерть. Это уже предрешено.

— Кроме того, господин полковник, — задумчиво перечислял свои требования Костов, расстроенный известиями о сражении под Курском, — должен быть вынесен приговор и генералу Никифорову, хотя по каким-то странным соображениям он к делу не привлекается.

На третий день к полковнику Добреву пришел Говедаров, известный как политически благонадежный человек. Сел. Предложил ошеломленному полковнику сигарету. Поговорив на разные темы, перешел к главному:

— Вы будете судить лицо, которое является капиталом для нации, господин Добрев. Я имею в виду доктора Пеева. Знаю, что генерал Никифоров оставлен в тени по тем же соображениям, которые привели меня сюда потребовать от вас быть внимательным к ним. Назревают события, неблагоприятные для людей, которые очень близки к Германии. Пеев еще будет спасителем Болгарии.

Добрев не знал, что делать. Глаза его беспокойно забегали. Помолчав, он высказал свои соображения:

— Я могу быть объективным. Но объективный материал говорит только о смертном приговоре. Я занимаюсь этим делом уже трое суток. Изучил его основательно. У меня нет личного мнения, но есть данные полицейского расследования. Перехвачены шифровки. Обнаружена радиостанция. Поймана шпионская группа. Как спасать, господин Говедаров?

Говедаров собрался уходить:

— Вы можете иметь тысячи данных для двух тысяч смертных приговоров, но этот процесс не обычное судебное дело. Оно затрагивает интересы Болгарии. Если кто-то не понимает этого, надо разъяснить. Меня называют буржуазным политиком. Я действительно таков, но вижу истину, и она не страшнее нашего лакированного политического пейзажа. До свидания, полковник. Будьте благоразумны.

Полковник остался в кабинете один со своей тревогой. В словах этого господина было очень много правды. Но это одна сторона медали. А другая — его личное отношение к коммунистам. Он ненавидел эту партию, этих людей. Нужно ли во имя каких-то далеких целей буржуазного политика пренебрегать чувством ненависти? Он выполнил бы приказ о помиловании и зачитал бы пожизненное заключение, если бы нашелся человек, который приказал бы ему сделать это. Из регентского совета или военного министерства. Но там едва ли у кого были такие намерения.

Говедаров решил встретиться с генералом Русевым. Отправился к нему в военное министерство. Войдя в кабинет, сел. Умышленно положил сигареты перед хозяином. С улыбкой спросил генерала:

— Русев, что вышло из молниеносной стратегии нашего фюрера?

Генерал подскочил: Говедаров не позволял себе подобного семь-восемь месяцев назад.

— Русев, скажу тебе одно. Нас всех расстреляют наши же. Меня, тебя и всех нас. Признайся, что дело наше далеко не в шляпе.

— Кто, Говедаров, — русские или наши на Балканах? Кто пустит сюда русских? Теперь уже известно, что англичане и немцы зондируют почву для сепаратного мира, то есть они за войну только против СССР.

Говедаров знал новое направление немецкой политики.

— Русев, ты оптимист. Я не таков. Тебе хочется вернуть доброе старое время с направлением «нах Остен», я же забыл о нем. Перейдем к Пееву.

— Пеев! Прошу тебя, не говори мне о нем.

Говедаров высказал свои соображения. Сообщил, что если немцы хотят компромисса в войне и ищут пути к Великобритании, то это тем более необходимо маленькой и беспомощной Болгарии. Русев грыз ногти.

— Говедаров, Пеева нужно повесить. Этого хочу я.

Говедаров ушел. Он знал, что посеял семена сомнения, хотя бы сомнения. Для начала этого было достаточно, потом он снова придет поприжать генерала.

Даскалов встретился с Говедаровым и категорически отказался говорить об Александре Пееве. Для него процесс был только полицейской акцией. В нем не было никакой политики, никакой дипломатии. Ничего, кроме заурядной судебной истории. Он даже не видел ничего тревожного в том, что немцы ищут пути выйти из войны с Англией. И в частности, в том, что Болгария ищет свои пути.

Генерал Михов пошел прогуляться по Борисовскому саду. Деятельность Пеева задевала Михова, и поэтому смертный приговор вполне устраивал его. Да, только смерть этого человека частично избавит его он неприятностей, которые обрушились на его голову.

Михов покраснел:

— Что у тебя за позиция? Разве не с помощью немцев мы поправили свои границы?

— Мы не можем поправить их так легко. Это не настолько мелкий вопрос. Тут будет иметь значение наше поведение, когда сядут за стол мирных переговоров.

— Берлин будет диктовать.

— Это кончилось, Михов. Диктовать будет кто угодно, но только не Гитлер. Может быть, даже Москва. Сделай что-нибудь для Пеева. Он будет нужен отечеству больше, чем я и ты, как только события в корне переменятся.

Генерал не привык к подобным разговорам. Этот удивил его, потом огорчил и, наконец, вывел из равновесия.

— Говедаров, тебе не кажется, что за такие слова ты можешь считать себя арестантом?

— Знаю. Тогда почему бы не арестовать Мушанова, Кимона Георгиева и еще кое-кого? Такие завертелись дела, а мне еще сорок три. Война протянется еще лет пять, если Гитлер станет таскать каштаны из огня для англичан, воюя против России.

— Нет! Нет! Не хочу из-за Пеева признавать вещи, которые ясны и ребенку, — что мы сидим между двух стульев. Мы создадим военно-полицейское правительство или что-нибудь сверхдемагогичное. Другого выхода не вижу. Но все же предпосылок пока нет. Царь умер вовремя.