Тодор Кондов - Передает «Боевой»

Директор тюрьмы по-прежнему пытался заставить Пеева отказаться от своего намерения требовать документы, но потом вдруг махнул рукой и показал на телефон:

— Он у вас еще не отнят.

Доктор медленно поднял трубку и набрал номер. Затаил дыхание. Теперь он звонит в кабинете, куда уже больше никогда не вернется. Дверь открыта. Елизавета идет по ковру. Он видел, как она спокойно ступает, несмотря на пережитое.

Он слушал гудки. Вот она присела на стул, подняла трубку:

— Алло! — услышал он ее голос — Алло, кто говорит?

Пеев прикусил губу. Закрыл глаза.

— Елизавета, это я, Александр.

Молчание. Он слышал, как билось ее сердце. Оно готово было выскочить из груди. Трепетало, как раненая птица.

— Я, Сашо… Мне разрешили… Впрочем, ничего не нужно. Дело мое завтра.

Молчание. Елизавета тяжело дышала в трубку. Значит, он жив!

— Скажи хоть слово, — попросила она. Одно-единственное.

Директор протянул руку и отключил телефон.

— Господин директор, благодарю за услугу. Теперь знают, когда процесс. Можете сообщить, что я сделал.

Подсудимых ввели в комнату для арестованных за залом заседаний. Коридор был очищен от любопытных. Перед входом в зал стоял солдат с ружьем с примкнутым штыком. В самом зале было больше десятка полицейских в форме. Тем самым полиция говорила, что считает группу опасной даже сейчас.

Публики не было. Сидело человек пятьдесят. В гражданских костюмах, в форме генералов и полковников. Это была правящая элита государства.

Кочо Стоянов. Около него фон Брукман. Никола Гешев рядом с доктором Делиусом. Советники регентов. Представители княгини Евдокии. Бывший советник царя Лулчев. Представитель святейшего синода. Два немца из миссии. Антон Козаров. Полковник Куцаров. Эти люди не были публикой. Тут присутствовали одни только палачи. Публика толпилась снаружи. Через двери зала, за рисунком из цветного стекла, Пеев видел толпу. Это не случайные любопытные. Это коммунисты или свои люди, которые близки к коммунистам.

Пеев посмотрел на председателя суда в тот момент, когда полковник торжественно входил в зал… Ага, Иван Добрев. Этот господин в военной форме писал когда-то письмо в министерство просвещения, в котором требовал переменить наименование одной улицы в Битоле, названной в честь коммуниста, патриота Павла Шотева. Этот господин будет разыгрывать комедию суда. Пеев вспомнил мнение Никифорова о Добреве. Человек, который ненавидит коммунистов, уничтожает их по своей воле и приговаривает по воле вышестоящих и старается не выпустить никого из своих рук живым. Такие господа опаснее вдохновителей массовых убийств. Они опаснее даже палачей. Таким же убийцей, как он, был и полковник Младенов, который осудил на смерть стольких коммунистов, в том числе и членов ЦК БКП.

Пеев узнал и безликого капитана Христо Иванова, члена состава суда, и второго из этого состава — поручика Паскалева с ею неясными амбициями и ненавистью к коммунистам.

Прокурор полковник Любен Касев вошел с опущенной головой, посмотрел через плечо, попытался притвориться, что торжествует. Наверняка рассчитывал блеснуть своей речью. В другой раз вряд ли будет такая аудитория, которая может поднять его еще на одну ступень в прокурорской иерархии государства. Обвинительный акт подготовлен плохо. В нем имеются явные изъяны, которые свидетельствуют о неумении опереться на очевидные факты. Но какие, в сущности, факты? Каждый мог пользоваться шифром с целью скрыть содержание своих писем. Это опровержимо. А радиостанция у радиотехника — не такое уж редкое явление. Да, нужно атаковать.

В зале тишина. Подсудимые, судьи и присутствующие стоят выпрямившись. Именем его величества Симеона II заседание военного суда открыто. Будут судить…

Подсудимые садятся.

Доктор Пеев прекрасно знал процессуальный порядок. На лицах судей — торжественность: они судили антифашистов, убивали, чтобы подняться наверх. Но далеко они не уйдут. Их остановят.

Вид сидящих в зале подсказывал Пееву, чьи интересы будут защищать судьи. Официальный адвокат, знакомый ему ранее, стоял у своей скамьи, опечаленный открытием, которое сделал этим утром. Он должен отказаться от любой возможности, которую предоставляло ему расследование, помочь подсудимым. Его предупредили, что здесь «смертники». Чтобы он случайно не напутал что-нибудь. Это обойдется ему слишком дорого!

Пеев не перекрестился для присяги. Поднял голову и сказал:

— Я коммунист и не верю в бога, так что клянусь своим честным именем, которое сохранял столько лет. Буду говорить правду, клянусь не утаить ее…

Добрев отозвался со своего председательского места:

— Подсудимый не имеет слова!

Но подсудимый уже успел дать первый сигнал остальным.

Наступила очередь прокурора. Касев облокотился на кафедру. Сапоги его блестели. Судейская мантия придавала строгий, почти средневековый вид его костлявой фигуре и лицу, оттененному сединой. Теперь очередь этого человека блистать. Блещи, блещи, Касев. Все равно останешься таким, какой ты есть: заурядный юрист, ставший полковником по выслуге лет и за собачью преданность.

Обвинительное заключение с указанием происхождения подсудимых, образа действия каждого было им предъявлено. Деяния, подпадавшие под действие закона. Нет, это был не обыкновенный обвинительный акт. Это было признание революционной и партийной деятельности группы мужчин и женщин, которые всегда видели больше и дальше других.

Обвинительная речь текла. Это дело прокуроров — говорить. Нагромождать данные и факты. Предлагать судьям выбирать тот или иной приговор. Публике надлежало внимательно слушать: видите, какие у нас способные полицейские, вот какого человека они сумели схватить, и не только его, но и всю группу. Судите, господа судьи, выносите смертные приговоры…

Здесь находился один солдат, попавший в наряд. Он стоял со своими двумя нашивками кандидата в подофицеры у дверей зала и внимательно слушал. Ему этот господин с усами и в очках, очевидно сильно избитый в полиции, с желтым и опухшим лицом, казался недосягаемым. У юноши в селе была веялка, на току он собирал обмолоченное жито вместе с мякиной, и руки у него буквально отваливались, когда он долго вертел машину. Он единственный в селе имел веялку. Она была его гордостью. Она помогла ему жениться на той девушке, которую он любил. А господин подсудимый был другом генералов, которые стояли в салоне и глядели на него с удивлением и ненавистью. Солдат видел их взгляды. Пусть рассказывает прокурор, что подсудимый продался. Какой смысл имело продаваться, если сам он был богат? Зачем ему деньги, когда он имел свои?

Солдат с удивлением смотрел на заключенных — людей с завидным общественным положением. Взять хотя бы Джакова, у него такая профессия. Электротехник. Как можно купить такого человека? Другими куплены они, но господин прокурор, типун ему на язык, не имеет сил признать правду. Юноша в погонах переминается с ноги на ногу. Винтовка внезапно становится тяжелой. Она здесь не нужна. Ведь состязаются две правды. Две истины. Почему же тогда одни связаны, а другие держат концы веревок?