Тодор Кондов - Передает «Боевой»

Он стал замечать, что, когда он направлялся к Пееву, к нему прицеплялся «хвост». «Тень» следует за ним и на обратном пути. Полиция стягивает обруч. Несколько дней назад генерал Лукаш жаловался, что «эти паршивцы, считающие себя преданными его величеству», следят за ним и шпионят. О том же говорил генерал Михов. Генерал Теодосий Даскалов звонил даже полковнику Костову, чтобы тот не старался так…

Никифоров вызвал Пеева на встречу на квартиру одного своего коллеги — офицера, переведенного по службе в Скопле.

Он хотел, чтобы Александр разъяснил ему ряд сомнений, возникших в процессе работы, которые его душили, нарушали его спокойствие, нервировали. Его угнетало официальное служебное положение, роль «главного палача» при царе.

Сашо пришел с коробкой шоколадных конфет, коробочкой «Мокко». Он разделся и сел:

— Никифор, когда-то крепостные ворота открывались и закрывались с помощью специального колеса, а в колесо это запрягали рабов. Наш царь тоже запряг нас, чтобы мы открывали и закрывали ему ворота…

Генерал варил кофе на электрической плитке и грустно улыбался:

— Впряг столько молодежи… У нее участь тяжелая.

Он принес кофе.

— Сашо, я вымотан до предела. Мое служебное положение великого инквизитора и одновременно главного палача не дает мне право считать себя офицером советской разведки. Подожди, не вскакивай. Я вынужден приговаривать к смертной казни коммунистов и одновременно хорошо выглядеть перед этой сворой царедворцев. А чтобы выглядеть хорошим и завтра, делаю кое-что и для советских людей и сплю спокойно — они меня не повесят, когда придут сюда.

— Зачем ты унижаешь себя? Ты же честно работаешь, «Журин»!

— О да! И еще как! Собрал сотни обвинительных актов с заключением «смертная казнь» и медлю с их утверждением. Ходил в тюрьму. Снова и снова видел этих великолепных парней, избитых до полусмерти, зверски изувеченных в РО и в полиции… И в конце концов вынужден со спокойной совестью препроводить обвинительный акт с резолюцией: «Соблюсти закон и процессуальный порядок».

Пеев мрачно смотрел в пустую чашку.

— Вижу, что ты предпримешь то же самое, что и с интеллигентами в Варне, — станешь внушать председателям военных трибуналов не выносить смертных приговоров или в крайнем случае выносить не больше одного в каждом процессе.

Никифоров покачал головой. Согласился. В сущности, он уже сделал кое-что в этом направлении:

— Я встретил полковника Младенова, спросил его, что он думает предпринять по делу людей из ЦК. Тот уже предусмотрел четырнадцать смертных приговоров. Как и в варненском случае, я отправился на доклад к военному министру. Сказал, что такое огромное количество смертных приговоров является официальным признанием перед всем миром того, что партизанское движение у нас приняло огромный размах.

Генерал встал и начал расхаживать из угла в угол. Остановился у окна. Взглядом показал на улицу:

— Твой сторож подкарауливает тебя.

Пеев пожал плечами:

— Символ эпохи — продрогшая на посту ищейка.

— Я доложил, что считаю такое количество смертных приговоров свидетельством отсутствия тактической и политической зрелости, что Гитлер располагает огромными силами, а мы связаны десятком соображений. Генерал Михов подумал, ударил кулаком по столу и закричал: «Ты прав! Ты прав! Скажи Младенову — пусть вынесет семь смертных приговоров! Половину!» Я отправился к Младенову и передал приказ министра. Как ты имел возможность убедиться, он вынес шесть. Один — от своего имени.

— Сашо, я побывал в Пловдиве. Там будут судить людей, помогавших партизанам и укрывавших их. Председательствующий требует двенадцать смертных приговоров. Я знаю этого труса. Я сделал кислую физиономию и сказал ему: «И двадцати двух мало, однако его величество, не знаю почему, и военный министр разносят меня за эти смертные приговоры. Не надо, полковник, а то и мне и вам достанется». Смертных приговоров на сей раз не вынесли.

В силу заведенного у нас судебного порядка, Сашо, ты знаешь, даже это не узаконено. Я докладываю Михову все дела со смертными приговорами. Он отрезает «да» или «нет», и я отправляю приговоры. Уже шесть месяцев я скрываю эти смертные приговоры от всех военно-полевых судов — больше не могу переносить смертей. И все-таки докладываю. Иначе все становится сверхподозрительным. Рассматриваю папку приговоренных к смерти и спрашиваю себя: а их матери? Дети? Любовь? Стремления? Идеалы?

Сашо сочувствовал ему и понимал, что происходит в сердце этого человека.

По улице промчалась полицейская машина. Оба они встали у окна. Минутой позже увидели, как совсем близко вырвался огонь из автомата. Послышались выстрелы. Кто-то отвечал из пистолета. А через минуту-две стало тихо.

Доктор был ошеломлен: в соответствии с армейским ритуалом генерал его величества стоял по стойке «смирно». В честь погибшего на тротуаре. Глаза у генерала из верховного военного суда царства Болгарии заблестели. Неужели слезы? Да.

— Сашо, передай Центру, что «Журин» — самый обычный человек. Было бы лучше, если бы он был не так сентиментален, не так сильно заражен интеллигентщиной, одним словом, более революционным, Сашо. А я позвоню в полицию и скажу, что запрещаю стрелять на улицах. Я сам нахожусь под огнем. Извини меня, Сашо, но я переутомлен, опустошен душевно.

Доктор Пеев сидел за своим письменным столом и слушал передачу из Берлина. Александр Периклиев призывал болгарский народ верить Гитлеру. Но в то же время он не упустил возможности сказать условленное: «Все мы, каждый согласно своим идеалам, боремся за действительно новый порядок в мире».

Периклиев сообщал из Берлина с помощью хитроумного и одновременно простого шифра, что немцы усиленно мобилизуют молодежь и после непродолжительного обучения отправляют в котел Восточного фронта, что в Берлине начали снимать металлические статуи с мостов, парапетов для переплавки.

Доктор передал сообщение молодого экономиста радиограммой от 28 ноября 1942 года.

Одно интересное известие, которое определяло новые настроения в Германии, он получил из Берлина вместе с очередной открыткой от Периклиева и передал его по эфиру в Москву 15.XII 1942 года.

«Георгиев» — Периклиев сообщает из Берлина, что «Гитлер ведет пропаганду подготовки решающего удара против СССР, но население Германии уже не верит ему».

4 января 1943 года доктор отправил известие с весьма любопытными данными, полученными из Берлина:

«В городе Вицлебене есть большие склады продовольствия и горючего. Английская и американская авиация бомбит жилые кварталы. Вокзалы в Берлине, Мюнхене, Кельне, а также индустриальные районы Рурской области нападению не подвергаются, и движение поездов между этими пунктами, как и между сотнями других, не нарушено. Военные заводы работают; самолеты не бомбят их. Они производят вооружение и оборудование для фронта».