Тодор Кондов - Передает «Боевой»

Гешев нахмурился. Казалось, она говорила откровенно. И все-таки скрывает она что-то или действительно тот большевик использовал физичку как ширму?

— Эмила Попова арестовали, когда он передавал сведения для Москвы.

Мария, похолодев от ужаса, пыталась перехватить взгляд полицейского.

— Он не говорил о такой станции, господин начальник!

Гешев ухмыльнулся:

— А ты не заметила, что в доме есть нечто подобное?

— Да, он уносил домой паяльник, чтобы поправить свой приемник, и, если бы он захотел намотать бобину для коротких волн, я должна была бы сделать расчеты! А он не просил меня об этом.

Мария снова попросила воды.

Гешев с досадой посмотрел на нее. Он пришел к выводу, что Эмил не доверял окружающим. К тому же он ведь уже знал методы работы советских разведчиков. В случае провала нить не должна распутать весь клубок.

— Барышня, иди в ту комнату и напиши, что знаешь об Эмиле Попове. Давай. Сейчас я отпускаю тебя, но, если проговоришься, что я арестовал твоего хозяина, не сносить тебе головы. Ясно?

Мария села к столу. Рука ее дрожала. Она написала несколько фраз. Гешев позже разорвал этот листок.

— Дурочка! Софийский университет выпускает тупиц. Тот обделывал свои делишки, а она рассчитывала сопротивления и электролиты.

По телефону сообщили, что Попов потерял сознание — попытался покончить жизнь самоубийством. Гешев швырнул трубку и вылетел из кабинета.

Мария Молдованова очень быстро поняла, что за ней никто не следит. Эмил попал в беду. Видимо, в суматохе Гешев забыл приказать, чтобы за ней наблюдали. Может быть, их удовлетворило ее обещание всем, кто будет искать Эмила, говорить, что он болен, лежит дома.

Согласно распоряжению Гешева ей предстояло вернуться в мастерскую, но она вскочила в трамвай номер три, а потом побежала по изрытой дороге на Редут.

Вошла в комнату деда Николы и, закрыв глаза, рухнула на его постель.

Старик сразу все понял: Эмила арестовали.

Он присел у изголовья. Дрожащей рукой ласково погладил девушку по голове.

— Успокойся, Мария. Хочешь помочь, дочка? Это всегда можно. Не Эмил, не я, дочка, а народ говорит тебе: «Спасибо!» Слышала?

Она вкратце рассказала о случившемся. Старый коммунист сидел с опущенной головой, сжав руки коленями. Он молчал и сосредоточенно смотрел прямо перед собой.

— Он выдержит, дочка. Должен выдержать.

На его прозрачном лице появилось выражение решимости. Глаза стали маленькими.

— Теперь уходи, Марийче, уходи. Я знаю, что надо делать.

Мария вышла на улицу. Старик не утешил ее. Но что-то произошло с ней: она шла твердо, чувствуя уверенность в себе. Увидев двух полицейских, не почувствовала страха. О, эти старые, поседевшие в борьбе коммунисты! Эти крепкие, как камень, люди, с их нечеловеческой выдержкой и с сердцем, готовым принять муки. О, эти отцы, страдающие за чужих сыновей!

Мария пыталась угадать дальнейшее развитие событий. На нее произвела впечатление нелогичность в действиях полиции. Радиостанция, захваченная у Эмила, парализовала фантазию этих господ, и они, оказавшись в шоковом состоянии в результате своего успеха, не видели в тот момент, сколько других важных звеньев осталось вне поля их зрения. Это давало отсрочку. Кое-кому удастся спастись.

Маруся до крови прикусила губы. Побелела — ей сказали, что дома у нее находится коммунист-подпольщик Никола Болгаренский. Маруся побежала домой.

Было ясно, что добраться до Эмила они могли только с помощью доктора Пеева. Но телефон у него был занят — что бы это значило?

И над Иваном нависла опасность. Как сообщить ему в роту? Какое страшное упущение! Надо было договориться о тексте телеграммы на случай провала.

Она винила всех и самое себя в неподготовленности, в ребячестве, в незнании правил конспиративной борьбы. Может быть, в тот самый момент, когда она вела товарища Болгаренского на новую конспиративную квартиру, она еще не сознавала, что годы не изгладят из сознания ужас первых минут после провала.

На следующий день после полудня дед Никола отправился навестить Белину и внука. Он боялся, что Гешев арестует всех, использует даже ребенка в попытке сломить сына.

Старик шел с гордо поднятой головой. С утра он не отходил от радио — хотел услышать новости. В немецком коммюнике было столько сомнительного оптимизма, что незавидное положение фашистских армий становилось очевидным.

Старый коммунист чувствовал, как сердце мучительно подсказывало ему, что у него нет сил выполнить волю мысли.

— Еще немного, миленькое! Еще! Переживай все — я не прошу, чтобы миновала меня горькая чаша. Я хочу дождаться возмездия за тысячелетние страдания. Держись, упорствуй, сердце! Не будь камнем! Будь старым добрым учительским сердцем, тесняцким сердцем, которое удваивает страдания, но осиливает их! Не лишай надежды!

Он позвонил, хотя услышал в прихожей какой-то подозрительный шум. Оказавшись лицом к лицу с агентом, не отвел взгляда.

— Чего уставился, старый хрыч! — не выдержал агент. — Сейчас намылим веревку для твоего большевистского выродка!

— Диоклетиан называл старых христианских апостолов дьяволами, а Юстиниан приравнивал их к богу.

Агент бряцал наручниками и говорил:

— Да ты, оказывается, знаток церковных дел, старый хрыч! Вспомни «Отче наш» — в Дирекции полиции тебе придется читать его с начала до конца и наоборот!

Полицейские потащили его по коридорам, мимо следственной комнаты. Начались побои. Старику сказали, что Эмил будет доставлен из больницы. Совершенно случайно одни тюремщик увидел его лежащим в камере на полу.

Дед Никола не мог понять этих тюремных служителей Эскулапа, которые старательно отгоняли от самоубийц приближающуюся смерть, чтобы передать их в руки убийц.

Полицейский фельдшер склонился над избитым стариком и вогнал ему в руку шприц.

— Немножко кофеина, старый хрыч. Ты еще понадобишься.

Дед Никола убедился, что и последнее, чего он ждал, замирая от ужаса, и чего боялся больше всего, должно случиться. Он не умрет. Боль от кофеина в руке и пульсирующая сила в сердце больше нужны были мысли и воле, чем телу. Часто встречавшийся со смертью легче принимает ее.

— Что смотришь, гад! — услышал дед Никола. Он повернулся, вытер рукавом кровь с губ. Это был Гешев.

— Мне вспомнился псалом пятьдесят девятый.

Гешев был доволен.

— Молишься уже… Отведите его ко мне в кабинет! — И с этими словами вышел.

Дед Никола оттолкнул жандарма и зашагал. Каждый шаг отдавался болью. Тело оцепенело.

— Помогите ему встать вон там, — распорядился Гешев. — Теперь споешь мне пятьдесят девятый псалом? И я спою с тобой.

— Спою.

— Ты ведь коммунист, безбожник. Зачем ты выучил его?