Тодор Кондов - Передает «Боевой»

Она протянула Эмилу руку:

— Анна. Ничего другого сказать вам не могу. Через сутки ждите меня в то же самое время. Пойдем к Маркову, — и улыбнулась.

Обессиленная Данче сидела в углу. Она уже знала, чем занимается ее муж. Кроме того, она получила от товарищей согласие на встречу с ним.

До ухода Эмила Данче успела сшить две новые сорочки и приготовить еду на несколько дней. Она была сильно встревожена: по ее мнению, здоровье Эмила ухудшилось и достигло крайнего предела. Ей казалось, что вынужденное пребывание на Витоше окажется для него роковым. Неплохо было бы отправить Эмила в санаторий, под контроль врачей. В своих хлопотах о нем она все время чувствовала на себе взгляд своего Эмо, и ей казалось, что только таким образом она может отплатить за заботы людей, которые прячут, кормят и обшивают ее мужа. Знают ли безразличные и перепуганные люди, что такое ожидание, неизвестность? Знают ли люди, что значит любить коммуниста?!

Анна пришла в условленный час. Эмил всматривался в ее глаза. Он знал, какую заботу проявляют люди, подобные ей, люди, осуществляющие связь между нелегальными руководителями партии, и какие опасности связаны с этим. Поражало ее спокойствие, уравновешенность. Прощаясь с Данче, Эмил почувствовал, что доверяет Анне, как боевому товарищу, как сильному человеку.

Они пошли. Полицейский патруль не стал проверять документы у влюбленной пары, идущей под руку, — худого господина в плаще и громко смеющейся девушки. Господин в плаще с погонами чем-то напоминал полицейским агента.

— Запомни: улица Антима первого, дом номер четырнадцать — это на случай, если нам придется пойти в разные стороны, — прошептала Анна.

Эмил поблагодарил:

— Спасибо, друг, — и не стал исправлять ошибку: она ведь по-мужски деловая. Но откуда все-таки эта смелость? Причина крылась, видимо, в характере этой необыкновенной женщины. Это доказывало известное правило: в бой вступают только сильные духом. И непременно честные.

Они дошли до домика у Слатинского редута. Остановились. Анна огляделась. Глазами показала на черепичную крышу в отблесках лунного света.

— Здесь.

У Эмила закружилась голова. Он знал, что, переступив порог, увидит Эмила Маркова. А это значило, что он снова начнет бороться.

Берлин.

29 мая 1943 года.

Семь часов утра. Пронзительный звонок в передней известил о прибытии незваных гостей.

Хозяйка пошла открывать. Она была уверена, что пришли из гитлерюгенда собирать латунь, медь и золотые украшения.

В дверях стояли два господина в черных плащах. На обоих темно-коричневые шляпы.

— Хайль Гитлер!

Хозяйка подняла согнутую в локте руку и произнесла:

— Зиг хайль, господа. Что вам угодно?

Они показали удостоверения гестапо. Берлинского управления. Один — группенфюрер, другой — обергруппенфюрер.

— Милостивая государыня, ваш квартирант, господин Периклиев…

Хозяйка широко раскрыла глаза: в комнате на стене висел огромный портрет фюрера. Как могло случиться, что господин, который так рьяно кричал «Хайль!» и притом болгарин, интересен гестапо?

Гестаповцы сразу же пошли в комнату квартиранта. Один из них держал в руке пистолет.

— Хенде хох!

Периклиев улыбнулся. Такой была его первая реакция на страх. Он поднял руки и спросил на превосходном немецком языке с берлинским произношением:

— Господа, вы не ошиблись? Думаю, что всем известна моя позиция и моя лояльность.

Ему никто не ответил. Полицейские молча начали обыск. Они даже не держали арестованного под дулом пистолета. Ведь сопротивление было бессмысленно. Полицейпрезидиум. Александрплац.

Полицейские тщательно обыскивали одежду. Осматривали вещи. Агенты заставили его взять с собой полотенце, мыло, зубную пасту и щетку. Здесь же рассматривали даже колпачок от тюбика с зубной пастой.

Периклиева привели в камеру на верхнем этаже. Какой-то важный господин в форме офицера СС из полевых частей СС, но с отличительными знаками гестапо встал у двери в присущей гестаповцам отвратительной позе: ноги в начищенных до блеска сапогах широко расставлены, руки уперты в бока:

— Вы останетесь здесь. Будете ждать. На ваши крики никто не придет. Когда начнется следствие — неизвестно. Питание будете получать два раза в день. Воду — раз в сутки. В десять часов.

Господин в форме вышел. Тюремщик поставил на стол двухлитровый металлический кувшин и с ехидцей сказал:

— Здесь проводят приятные часы наши самые важные гости. — Новичок показался ему чересчур интеллигентным человеком, чтобы иметь что-нибудь общее с большевиками.

Тюремщик, кажется, не очень торопился уйти, но все же ушел, закрыв дверь на ключ.

И в тот же миг весь мир оказался за дверью. Периклиев остался наедине со своими мыслями. Со стен об ужасах тюремного мира вопили кривые буквы, написанные разными почерками и на разных языках. Периклиев встал и стал читать.

«В жизни все можно преодолеть».

«Вы можете вешать нас, но не можете ликвидировать!»

«Будь тверд по отношению к себе!»

Периклиев сел на соломенный тюфяк, обхватив голову руками. Глаза его были закрыты.

«Будь тверд… и не по отношению к другим, а прежде всего по отношению к самому себе. Ведь человек силен только тогда, когда тверд. Что бы со мной ни случилось, мои уста останутся немыми ради счастья моей прекрасной родины», — думал он.

Родина. Розовая долина? Нет. Тот маленький переулочек с разбитой булыжной мостовой, те старухи в черных шалях, возвращающиеся с панихиды. Панихиды по убитым на фронтах. Убитым в сентябре. Убитым в наших горах.

Периклиев прочел на стене слова, написанные по-французски. Они были адресованы матери — одной из тех, которые столь похожи друг на друга от полюса и до полюса и столь различны. Приговоренная к смертной казни поведала далекой безутешной матери о своей участи. Этой камерой, четыре метра в длину и два в ширину с маленьким окошком на внутренней стороне толстой стены, которое открывалось только до половины, узница была полностью отрезана от мира. И только те, кто прошел через все это и вырвался отсюда, знали истинную цену свободе. Периклиев был деловым человеком, специалистом в самой практической и обыденной области жизни. Профессия волей-неволей воспитала в нем деловитость и строгую рассудительность. На свете есть остров свободы. Большевизм непременно победит. Это и есть — ЗАВТРА. А сейчас, СЕГОДНЯ, его победило гестапо. Где-то произошел провал, но где? Оставалось всесторонне обдумать создавшееся положение.

Это случилось с ним в субботу. До понедельника, первого рабочего дня следующей недели, оставалось две ночи, сегодняшние полдня и целый воскресный день. Хорошо, что получилось именно так. Хорошо, что он получил эту отсрочку. Хорошо, что он сможет подготовиться к встрече с врагом.