Тодор Кондов - Передает «Боевой»

Гешев получил одно за другим два ошеломляющих известия. Его величество имел личную встречу с Никифоровым и освободил его. Операцию Гиргины, Гармидола и двух агентов провалили какие-то люди, случайно находившиеся неподалеку от места, где обычно совершал свою прогулку советский дипломат.

Гешев закрыл глаза и сжал голову ладонями.

— Нельзя же каждый день одерживать победу, — рычал он.

Теперь придется предпринять что-нибудь другое. Надо приплести советскую дипломатическую миссию к процессу группы доктора Пеева. Но уже так, чтобы сам дьявол не смог распутать узел, потому что на сей раз этот узел затянет он сам. И никто другой. Может быть, с помощью Петрова. Петров умный. Он не принял участия в операции у озера. Только наблюдал. Филеры доложили, что он мог вмешаться, но предпочел остаться в стороне. Значит, из этого агента и следователя выйдет толк.

Генерал Кочо Стоянов с нетерпением ждал развязки самого нового из самых последних событий: Гешев сказал, что советская дипломатическая миссия — бельмо в центре Софии, которое необходимо удалить. Он единственный знает, как это сделать. Советы сами отзовут из столицы своих дипломатических представителей тотчас же, как только земля начнет гореть у них под ногами.

Вместо обещанного успеха Гешев сообщил о провале этих чурбанов-агентов.

В последнее время Гешев считал Кочо Стоянова самым надежным генералом в царстве. С ним он делился своими мыслями, можно сказать, вдвое чаще, чем со всеми остальными людьми из полиции, с официальными лицами, с царем.

— Генерал, ты рыцарь, черт тебя побери! — восхищался он Стояновым и многозначительно обещал: — Я проложу дорожку и по ней пойдем только ты да я. Над нами будет только царь, а под нами — все живое. Вот так-то!

Кочо Стоянов, судя по всему, чувствовал силу полицейского и, поскольку знал слабости всех «сильных людей дня», верил в это. В связи с работой следственного отдела по делу группы доктора Пеева для обоих открывались новые возможности. Кочо Стоянов непосредственно ни во что не вмешивался, но полицейский рассчитывал на него, как на единственного подающего надежды военного. Кочо мог бы перерезать добрую половину Болгарии, даже не обременяя себя вопросом, зачем это нужно.

Теперь свои усилия Гешев направил непосредственно против дипломатической миссии Советского Союза. Он посмеивался над теми, кто рассчитывал найти утешение в предстоящем процессе против доктора и его группы. Это дело можно распутать и без суда. На суде такой адвокат, как Пеев, наверняка выкинет какой-нибудь номер. Они об этом и не подозревают. Лучше всего, если «Боевой» умрет от двустороннего воспаления легких, сопровождающегося кровоизлиянием. Зачем им Пеев, если он расколется, то есть расскажет хоть что-нибудь, чтобы можно было приговорить его к смертной казни по одному из параграфов уголовного кодекса!

…Немцы старательно дешифрировали радиограммы.

Эти педантичные чинуши с холодными глазами пытались отыскать какую-нибудь связь между Пеевым и людьми в Германии, чтобы распространить успех болгарской полиции и на территорию рейха. Они рылись в листочках, в которых была документирована разведывательная деятельность Пеева, по двадцать раз анализировали одно и то же, а самого главного так и не заметили.

Один рябой писарь из делопроизводства Дирекции полиции, давно мечтавший получить повышение, вошел к Гешеву и, смутившись, замер в дверях.

— Господин начальник, разрешите…

Гешев сразу понял, что этот человек пришел сообщить нечто очень важное. Он все время вертелся среди экспертов, записывал в протоколы результаты их работы и, по-видимому, напал на что-то важное.

— Садись, Иванов.

— Господин начальник, я подал рапорт с просьбой увеличить мне зарплату, приложил к нему документацию о выслуге лет.

— Иванов, я напишу в твоем присутствии на твоем рапорте ходатайство о твоем повышении, причем минуя несколько ступеней. Хватит с тебя инспектора?

— Господин Гешев… — Иванов задохнулся. — Господин начальник… я пришел именно к вам… никто не догадывается… Немцы смотрят и не видят… крупную рыбу можно упустить, а они все вокруг да около какого-то Периклиева в Берлине…

Сообщение поразило начальника: расшифрованная вчера радиограмма гласила, что Янко Панайотов Пеев, как сотрудник советской разведки, имеет кодовую кличку «Тан». Немцы поинтересовались этим Янко Панайотовым Пеевым, но из регистратуры Дирекции полиции им ответили, что данное лицо не находится ни в Болгарии, ни в границах рейха.

— Янко Панайотов… да это же двоюродный брат Пеева, посланник в Японии, господин начальник!

Министр иностранных дел подписал приказ об отзыве дипломата из Японии.

…Богдан Филов так и рухнул в кресло. Пристально всматриваясь в министра иностранных дел, он пытался поднять руку, чтобы вытереть со лба пот:

— Невероятно!..

— Господин Филов, это вполне вероятно. Кто ездил в СССР, в Москву, всегда заражался от красных.

— Янко Панайотов Пеев не может быть советским человеком! Еще совсем молодым он стал монархистом и блестящим дипломатом! В определенные моменты я представлял его министром иностранных дел! Что ему еще понадобилось от жизни? Почему он предал меня?

— Господин Филов, большевики всегда говорят о каком-то гуманизме и равенстве… упоминают о всеобщем благополучии и возможностях масс… Может быть, господин Янко Панайотов Пеев соблазнился их россказнями!

Богдан Филов махнул рукой:

— Чем соблазнился такой дипломат, как Янко Панайотов Пеев, — не столь важно. Важно то, что соблазняются генералы и дипломаты, что они не продаются за деньги, а идут к красным добровольно. Когда же мы схватываем их, умирают победителями и тем самым создают себе ореол мучеников. Это сводит на нет наше влияние на народные массы и усиливает притягательную силу красных. Это опровергает утверждение о нашей стабильности и дает своеобразный ориентир для рассуждений о состоянии духа интеллигенции. Это доказывает неправильность теории о влиянии коммунизма только на простолюдинов. Одним словом, наше положение тяжелое, и, если бы не штыки, мы наверняка пропали бы.

Министр иностранных дел улыбался:

— Мы его отзовем, его обработают в Дирекции полиции, потом сошлем в концлагерь. Таков будет конец.

Богдан Филов приказал вызвать Гешева.

В ожидании полицейского государственные деятели спорили о том, что представляется им опасным в ближайшем будущем. Богдан Филов считал, что немцы слишком уж церемонятся.

— Господин Делиус имеет основания считать, что одна треть нашей полиции никуда не годится. Две же остальные пассивны.

— Это абсурд.

— Абсурд?! Как же тогда объяснить тот факт, что сотни полицейских и жандармов окружили одиннадцать человек в какой-то роще в Старозагорской околии и эта горстка людей сумела прорвать блокаду и в бою потеряла только одного человека, уничтожив двадцать семь полицейских и одиннадцать жандармов? Наверняка нашелся кто-нибудь, кто предупредил этих людей, каким образом можно вырваться из окружения. Вот такие случаи дают Делиусу основание думать, что мы не располагаем умеющей действовать полицией. А тот факт, что каждое подвергшееся блокаде село дает по десятку подпольщиков сразу же, как только мы снимаем блокаду? А когда мы разыскиваем кого-нибудь, почти всегда оказывается, что его нет. Это что значит?