Тодор Кондов - Передает «Боевой»

Царь с удовольствием махнул бы на все рукой. Этот дерзкий генерал встал бы у столба, к которому привязывают обреченных. И пусть скомандует карательному взводу, как Заимов. Героизм не воскрешает жизни. Да, он еще повиснет на столбе, но позже. Сейчас генерал нужен ему живым. Да, живым! Он единственный, кто может сказать, готовили ли генералы переворот, направленный против него. А после этого царь сам решит, как поступить с Никифоровым.

— Генерал, вы занялись бы адвокатурой? Как только вы выйдете отсюда, охрану снимут и за вами по пятам никто не будет следовать. Полиция получит мой приказ не заниматься вами.

— Как вы, ваше величество, найдете нужным.

— Но прежде чем дать вам свободу, я хочу получить ответ на один вопрос. Да, только на один вопрос, но ответ должен быть правдивым.

— Слушаю, ваше величество!

— Скажите, генерал, готовили ли вы военный заговор против меня и кто из офицеров замешан в подготовке его?

Царь ждал. Глаза его сверкали, а лицо стало мертвенно бледным. На несколько минут воцарилась тишина.

— Ваше величество, я никогда не занимался военными заговорами и никогда не стану заниматься. Для офицера моего ранга и моих убеждений подобная деятельность немыслима. Должен также уверить вас, что ваше царствование кончится не в результате военного заговора, а в результате народной революции. Потом, насколько мне известно, военные заговоры и перевороты являются методом захвата власти только самых реакционных буржуазных кругов, а не людей из моей среды. Моей обязанностью генерала болгарской армии было, есть и будет честно служить моему отечеству. Верьте мне, никакого заговора никто против вас не готовил. Вы хотели знать истину, ваше величество, мой ответ на ваш вопрос и является истиной.

Борис чуть заметно улыбнулся.

— Могу я считать, что вы сказали правду?

— Да, ваше величество.

— Никифоров, вы действительно полагаете, что большевики раздавят Германию?

— Ваше величество, Клаузевиц предостерегал Германию, чтобы она не воевала против России. Мольтке предупреждал, что не следует вести войну на два фронта. Кроме того, Россия сегодня — это Россия плюс большевизм, а это значит, что в ней скрываются силы, которые трудно представить, ваше величество. Силы, опирающиеся на правду.

— Никифоров, сохраните свое личное отношение к этим вещам для себя. И сохраните воспоминания об этой нашей встрече до того времени, когда надо будет судить о моих делах. В сущности, Никифоров, я сам крещен русским царем. Я люблю русских. И Россию. Но не эту Россию, настоящую, а ту, старую.

Борис оживился. Предложил сигарету, рассмеялся и начал рассказывать, что в последнее время испытывает прилив христианского умиления при воспоминании о своем детстве, когда он был связан с русским царствующим домом.

Царь рассказывал о встречах с наследником Алексеем, с княгинями и о том, что мог стать зятем Романовых. Всплакнул о судьбе русского императора, но упомянул, что Романовы накопили чересчур много прегрешений и что бог наказал их.

Никифоров внимательно слушал его. Болтовня царя раскрыла ему мрак в его сердце, в его сознании, ему слышались крики царских жертв, стоны убиваемых по его приказу, павших на поле брани. И ему стало больно, что Борис пытается увильнуть от суда своей совести с помощью басни о божьем промысле и божьем внушении. Все это говорило об очень многом. Это было началом чего-то значительного. Раз Борис начал вспоминать о своем августейшем крестном, мертвом императоре Николае II, значит, он представляет, какая участь уготовлена ему.

— Генерал, не беспокойтесь за свою жизнь и безопасность, пока я владею этой несчастной державой, пока я еще властелин, — объявил вдруг Борис и встал.

Это означало, что аудиенция закончилась. А также то, что царь никому не говорил о своих намерениях относительно него, Никифорова, и что он решил расправиться с ним после войны. Со всех точек зрения это было страшно. Это значило, что теперь с еще большим остервенением, чем раньше, за него возьмется германская разведка. И Гешев. И РО со своими ищейками, которых он едва выносил, пока вынужден был служить вместе с ними.

— Благодарю вас, ваше величество. Покорно благодарю, — Никифоров склонил голову.

Он принял эту игру, потому что не имел возможности уклониться от нее. И нельзя было. Потому что Александр Пеев молчал до сих пор. Следовательно, он и впредь выдержит пытки. Оставалась открытой одна дверка: а не мог бы «Журин» продолжать быть «Журиным»?

Недалеко от сада с розами, в той части парка Свободы, где сейчас находится стадион ЦСКА, группа рабочих копала канаву. В ста — ста пятидесяти метрах от них на скамейке напротив горбатого мостика сидели, как пригвожденные, два господина. Какая-то дама вертелась около них.

Как раз в это время дипломат из советской миссии в Софии остановился около озера. Один из рабочих, копавших канаву, выпрямился и стал смотреть на него. Он и раньше видел этого человека и знал, кто он такой.

Дипломат обошел озеро и переходил через мостик. Какой-то пьяный снял шапку и преградил ему путь. Рабочие оперлись на лопаты и стали смотреть. Поблизости вертелся фотограф с фотоаппаратом. По всему было видно: что-то должно произойти. Двое сидевших на скамейке поднялись. Еще один человек быстро приближался к пьяному и дипломату.

Пьяница выпустил из рук шапку. Дама бросилась к советскому дипломату. А двое со скамейки заняли позицию в двух-трех шагах сзади.

Пьяный громко выругался. Дама закричала.

Советский дипломат резко наклонился — над его головой мелькнул кулак боксера. Второй агент ударил его в живот. В тот же миг рабочие со своими лопатами бросились к месту драки. Откуда-то примчались еще человек десять. Фотограф, заснявший, как дама пыталась повиснуть на шее у советского дипломата, вырывался из чьих-то рук. Эти же руки сорвали с него фотоаппарат, который описал дугу и упал в озеро.

В ста — ста двадцати метрах от места драки послышался полицейский свисток.

Советский дипломат шел быстро и размахивал рукой, в которой держал шляпу. Он заметно побледнел. Человек, нанесший ему удар, лежал на земле и стонал. Другой наклонился над ним и пытался поставить его на ноги.

— Гармидол, помоги, — молил пострадавший.

Рабочие вернулись к канаве. Толпа быстро росла, и среди голов уже мелькали форменные фуражки полицейских. Советский дипломат представил свои документы — временный поверенный в делах СССР. Полицейский офицер откозырял.

— Я протестую против провокации, подготовленной с целью сфабриковать повод, чтобы убить меня, господин офицер, — протестовал советский гражданин.

— Господин поверенный в делах, мы расследуем этот случай. Мы уведомим вас.