Александр Сабуров - За линией фронта

И вдруг: ни колючего ветра, ни снежных вихрей. Мы въехали, наконец, в лес. Только высоко над нами шумят верхушки деревьев: так за молом бьются о камни сердитые пенистые волны.

Люди расходятся по лесу, ищут сухой валежник — и один за другим вспыхивают костры. Пламя вырывает из темноты густые ели, золотистую кору сосен, голые осины. В отблеске костров расступаются деревья, но еще плотнее, еще чернее кажется за ними тьма.

Наблюдаю за людьми. Запорошенные снегом, с ледяными сосульками на воротниках тулупов, они все заняты делом. Одни прибирают коней, дают им сена, укрывают вспотевшие влажные конские спины. Другие протирают пулеметы, патроны, автоматы. Кто-то, очевидно, смертельно усталый, молча стоит у костра, греет над огнем замерзшую буханку хлеба и, не дождавшись, грызет еле оттаявшую верхнюю корку, пахнущую едким дымком.

Вначале слышится только тихий говор, лязг оружия, довольное фырканье лошадей, потрескивание горящего валежника. Постепенно голоса становятся громче, от костра к костру уже летят шутки, раздается громкий смех. А пламя разгорается все ярче, и все дальше отступает мрак.

— Хорошую мы сегодня операцию провели, — раздается рядом со мной голос Богатыря. Захар говорит громко, и его внимательно слушают бойцы. — Приказано было уничтожить Воскобойникова — и Леша Дурнев свалил его из пулемета. Приказано было разгромить офицерскую охрану, это ядро «партии», — и тут неплохо: по моим подсчетам, около сотни врагов полегло. Правда, все это далось нам недаром. Не успели выручить Буровихина, не уберегли Пашкевича, убито четверо товарищей…

Тяжело это. Очень тяжело… Зато новые герои родились. Взять хотя бы Ваню Федорова. Один на один дрался с офицерами. Всю лестницу трупами завалил… Или Кочетков. Когда его в тюрьме окружили, он перед своим пулеметом десяток врагов уложил. Словом, каждый себя проявил в огне и соседа своего увидел под пулями. Теперь мы знаем, кто чего стоит. Есть чему поучиться и чему учить других.

Мне не хочется говорить: на сердце неспокойно.

Перед глазами тюремная камера, труп замученного Буровихина, надпись на стене, бледное лицо Пашкевича… Как-то довезут Николая к нашей Петровне в эту страшную вьюжную ночь?.. И как получилось, что связной Капралова оказался предателем? Больше того: он знал то, чего не должен был знать боец, — о нашем предполагаемом ударе на Локоть. А ведь Капралов так горячо ручался за него…

Если бы тогда мне была известна сложная связь событий и людей, окружавших нас, многое пошло бы иным путем. Но все это выяснилось значительно позднее…

— А ну-ка расскажи, браток, як ты с «бобиками» воевал?..

Это Рева у соседнего костра спрашивает бойца Злуницына, и по голосу Павла понимаю — сейчас предстоит забавный разговор.

— Да я уж говорил вам, товарищ капитан.

— А ты товарищам расскажи. Опытом поделись.

— Какой там опыт… Словом, это уже под конец было. Наши из Локтя выходят, а мы с Лесиным маленько подзадержались: уж больно хотелось сбить одного снайпера. Сбить — сбил, но патроны поизрасходовали. Догоняем наших, а вокруг офицеры, как тараканы из щелей повылазили. Ни туда нам, ни сюда. В сарайчик забежали. Глядим, в сарайчике уже кто-то сидит. Вначале решили — наши: в потемках-то ничего не разберешь. «Кто такие?» — спрашиваю. «Полицейские из Брасова». Вот те раз, думаю: из огня да в полымя попали. К тому, же вижу — пятеро, и все вооружены. Ручной пулемет прямо на меня смотрит…

— Струсил, Злуницын?

— Маленько не по себе стало… Что, думаю, делать? В молчанку играть вроде бы глупо. В драку лезть и того глупее: на шум офицеры набегут. И вот тут осенило меня: «Патроны, спрашиваю, есть?» — «Нет патронов. Все вышли». Отлегло от сердца, а все же сомневаюсь. «Хотя бы десяток». — «Да говорим вам — ни единого». Совсем полегчало: раз «бобики» такие же, как мы, пустые, значит — начхать нам на «бобиков». «Ну и черт с вами», — говорю. Вышли мы из сарая и догнали наших… Вот и все. Что тут интересного — не знаю…

— Прямо як наши никопольские зайцы! — смеется Рева. — А ну-ка, Петраков, расскажи товарищам о зайцах.

— Под Апостоловом дело было, на Днепропетровщине, — начинает Петраков. — Решило как-то районное начальство поохотиться. Узнали об этом зайцы и перепугались. Собрались в глухом овраге, уши повесили, усы опустили, дрожат и совет держат, как быть. Ждут смерти день, ждут два, ждут три — нет охотников. Может, отменили охоту? Решили послать самого храброго зайца в районный центр на разведку обстановки. Пробрался вечером храбрец по огородам и видит — домик стоит. Огляделся, нет ли вблизи собак, и юркнул в яму, что под крыльцом была. Прижался к стенке, дрожит и слышит: наверху шум, громкие голоса, ругань. Одно только разобрал заяц, что про охоту идет разговор: сезон, дескать, пришел, а охотиться нечем. Обрадовался заяц, приосанился, поправил усы, выпрямил уши и вышел на улицу. Видит — над домом вывеска: «Охотничий магазин». Ну, думает, была не была. Входит в магазин — и скок на прилавок: «Директора ко мне!» Приходит директор. «Порох есть?» — «Нет» — «Дробь есть?» — «Нет». — «Ах, вот как», — и заяц даже лапкой повертел перед носом директора. — «Раз нет — начхать нам, зайцам, на вас». Ухмыльнулся, еще раз молодецки усы распушил — и прыг с прилавка. С тех пор ему среди зайцев первейший почет и уважение…

Раздается хохот. Заразительнее всех смеется сам Рева.

— Ну и Злуницын!.. «Начхать, говорит, на вас, «бобики!..»

В лесу слышатся голоса, скрип саней. Это вернулось из Локтя наше прикрытие.

Вспышка костра — и я вижу Шитова. Иван Иванович останавливает сани. На санях сидят какие-то люди. Кого он привез с собой? Пламя снова меркнет, и теперь виден только один Шитов и голова его лошади.

Какая редкая выдержка у Ивана Ивановича! Словно не было бессонной ночи, тяжелого боя, этой вьюжной морозной дороги. Будто только что вышел он из теплой избы.

Неторопливо снимает тулуп, покрывает им коня, вытаскивает из розвальней охапку сена и по-хозяйски наблюдает, как довольно фыркает конь. Потом, внимательно оглядев костры, застегивает свой ватник, подходит ко мне и докладывает, что приказание выполнено: закрепился на окраине Локтя, приготовился к обороне, но офицеры не наседали.

— В назначенное время начал отход, — продолжает Шитов. — По балочке огибаем Локоть, чтобы выйти на вашу дорогу, и вдруг видим сани. На санях три женщины и старик-возница. Вот, думаю, повезло, пассажиров попросим сойти, а сами на лошади вас догоним — уж больно вьюжно было, да и устали мы порядком. Взглянул я в сани, а там на сене офицер лежит — в погонах, как полагается. Только форма чудная: вроде не немецкая. Я было с офицером хотел поговорить, но толку от него не добился: пьян. Одно бормочет: «Партизаны… Партизаны… Вы наши, мы ваши»… Одним словом, привезли их…