Павел Автомонов - Ледовый десант

Берег задрожал от троекратного «Ура!». Багатолетко прошелся вдоль строя, вглядываясь в лица матросов и минеров, остановился и крикнул:

— Сборный батальон! Смир-но!.. На-пра-во!.. Шагом марш!.. За-певай!..

Мичман Савин откашлялся и начал звонким тенором:

Сотни матросов и минеров подхватили припев:

Наташа стояла, обняв искривленный ствол акации, росшей одиноко на крутом берегу, и вслушивалась в песню, что доносилась с моря.

Вскоре песни не стало слышно — сборный батальон минеров и моряков растаял в бело-розовом, подсвеченном заходящим солнцем мареве.

Неподалеку от Кривой Косы несколько бойцов из взвода главстаршины Линницкого провалились в покрытую тонким льдом большую полынью, прорубленную немцами. Среди них был и старший сержант Михалюта.

Гнат нес два тяжелых вещмешка — в одном рация, в другом — питание к ней, поэтому он сразу же пошел ко дну.

Дома, в пруду, Гнат не раз нырял до самого дна. Но тогда перед прыжком в воду он набирал полные легкие воздуха. Сейчас Гнат не успел этого сделать — провалился неожиданно. Тяжелые вещмешки тянули его вниз. Он задыхался.

Из последних сил Гнат греб руками воду под себя, сучил ногами, чтобы вынырнуть и глотнуть воздуха. Уже несколько секунд над ним колыхалась черная толща воды.

Наконец вынырнул, увидел звездное небо, бойцов. Некоторые из них взбирались на лед. Кто-то, кажется, Линницкий, крикнул: «Держись, друже!» — и кинулся в воду. Следом за ним прыгнули Нудьга и мичман Савин.

Тяжелые вещмешки снова потянули Гната вниз — сбросить их в воде он не мог.

«Хотя бы уж скорее было дно. Говорят, Азовское море неглубокое. Я бы оттолкнулся и…»

Вдруг Гнат почувствовал, как кто-то схватил его за руку, но тут же выпустил.

«Наверно, это моя смерть?» — подумал он.

Гнат открыл глаза. Вокруг темень.

«Страшно умирать в море! Поэтому и боялся такой смерти Мануэль Бельда. Но он похоронен на круче, откуда видно чуть ли не его Испанию. А я?.. Это же я принес на берег его тело…»

Наконец-то дно! Гнат оттолкнулся из последних сил, стал выныривать. Вот и небо!

Несколько рук схватили Гната за воротник стеганки, вытащили на лед.

Но не от морского дна оттолкнулся Михалюта, теряя сознание. Под него поднырнули Нудьга и Савин и вытолкнули из воды.

Мичман Савин и главстаршина Линницкий вынырнули рядом. А Дмитро Нудьга не вынырнул. Он немного уклонился в сторону, ударился головой о лед и навсегда остался в морской пучине…

«Как страшно, когда вместо неба над головой толща морской воды…» — думал Михалюта, шагая рядом с главстаршиной Линницким и мичманом Савиным к вражескому берегу. Иногда он останавливался, поправлял за спиной вещмешок с рацией, облизывал пересохшие губы. И чувствовал на них горечь соли: то ли от высохшей морской воды, то ли от слез по утонувшему другу — сержанту Дмитру Нудьге.

Через три недели после боя на Кривой Косе лед в заливе совсем растаял. Солнце растопило снег в степи, на полях, и он побежал в море звонкими ручейками с круч, на которые еще совсем недавно карабкались подрывники спецбатальона.

Солнце и ветер принесли на Азовское море весну. С наступлением тепла не стало работы у минеров. Батальон передислоцировали на другой участок фронта.

Взводы и роты прошли перед могилой Мануэля Бельды, свернули на дорогу, ведущую на Азов.

Полковник Веденский сказал водителю, чтобы он остановил машину.

На берегу, возле акации с искривленным стволом, стояла Наташа.

— Мне почему-то кажется, — еле слышным голосом сказала она полковнику, — что ветер вот-вот принесет льдину, а на ней — сержант Дмитро Нудьга и Гнат.

— Гнат твой жив… И ты держись. Жди сына или дочку. Ведь жить как-то надо.

— Да, жить надо, — кивнула Наташа.

Она вздохнула и мысленно еще раз повторила эти обычные, как и сама жизнь, как и сама смерть, слова.

Подойдя к обрыву, Наташа бросила в набежавшую волну три красных, как кровь Дмитра Нудьги и Мануэля Бельды, как кровь тысяч погибших на суше и на море воинов, цветка герани.

Волна качнула их раз, другой и понесла в море.

В 1962—1963 годах я работал с бывшим начальником Украинского штаба партизанского движения генерал-лейтенантом Строкачом Тимофеем Амвросиевичем над литературной записью его книги «Наш позывной — СВОБОДА».

В первые же дни нашего знакомства генерал Строкач рассказал мне о трагической судьбе его адъютанта, потом партизана, командира отряда капитана Александра Русанова. Последние материалы о Русанове Строкач получил лишь 27 июля 1963 года. Обрадованный и взволнованный до слез Тимофей Амвросиевич сказал мне: «Я всегда верил, что Русанов именно такой, до последнего дыхания наш, советский коммунист!.. Как можно скорее напишите о нем очерк…»

17 сентября того же года «Литературная Украина» напечатала мой рассказ «Родины не продал, секретов не выдал». А 23 октября 1963 года газета «Правда» опубликовала о капитане Русанове мой очерк «Верность».

К сожалению, Тимофею Амвросиевичу Строкачу не довелось увидеть эти две публикации: 16 августа 1963 года его сердце перестало биться. Но он сделал все как командир, как человек, как коммунист, чтобы вернуть Родине честное и героическое имя Александра Дмитриевича Русанова. А началось все с переписки.

«Переделкино. 23.2.1960 г.

Дорогой Тимофей Амвросиевич!

Я еще в тылу врага ознакомился с содержанием провокационного документа. Бросилась в глаза «липа», ее поверхностный и глуповатый тон в освещении фактов. В описании… немало такого, что фашистская разведка могла знать из «бабьего радио», из слухов или допросов рядовых, мало осведомленных партизан, попавших в плен. Капитан же Русанов по своему положению был настолько осведомлен, что если бы «раскололся», то, конечно, немецкое командование получило бы сведения, на то время чрезвычайно важные. Но, как сейчас выясняется, он погиб, вытерпев пытки, но не «раскололся»…

«Киев. 16.4.60 г.

Уважаемый Юрий Михайлович!

Прошу прощения за несвоевременный ответ на Ваше письмо о Русанове Александре Дмитриевиче. По состоянию здоровья я не мог ответить сразу. Весьма и весьма Вам благодарен за Ваше письмо, оно очень меня порадовало.