Павел Автомонов - Ледовый десант

— Вот сцепились, — прервал Мостового молодой боец Александр Вывозенко. — Что ж вы не говорите о том, как вас обоих Живица похвалил?

— Что-то не помню, — пожал плечами Гавриленко.

— И я тоже, — буркнул Мостовой.

— Короткая у вас память, — вмешался ровесник Вывозенко Дмитрий Лопуцкий. — Товарищ Абдула! Напомните им, что говорил Живица.

— Он кричал: «Молодцы хлопцы!..» Сам слышал. — Абдула повернулся к Сильченко. — А где сейчас действительно Живица и Колотуха, товарищ полковник?

— В артдивизионе капитана Зарубы, на Лютежском плацдарме. Уже сутки, как там воюют за Киев, — ответил Федор Федосеевич.

— И ваша жена, наверное, там? — с тревогой спросил Гавриленко. — Я о своих детях и об Оксане думаю все время.

— О детях и об Оксане он думает, — скривил в усмешке губы Мостовой.

— Думаю. Поэтому и страх меня в первом бою охватил.

— А вы женаты? — спросил Сильченко Мостового.

— Не успел.

— Пора бы уже, — сказал Вывозенко. — Или ждешь, пока стукнет тридцать?

— Ничего я не жду, — махнул рукой Данила. — Был бы женат, тоже, как Гавриленко, думал бы в бою о детях и жене, а не о том, как разбить врага.

— В этот миг надо думать не о родных и не о себе, а об армии. Правильно? — обратился к полковнику Вывозенко.

— Наоборот, — не согласился Сильченко. — Надо думать прежде всего о себе. О том, что только от тебя лично зависит: выигран будет бой или проигран. Армия состоит из отдельных солдат. Каждый из вас ее частица…

— Здравствуйте, товарищ полковник! — прервал Сильченко подошедший майор Добрин.

— Приветствую вас. Какими ветрами? — удивился Федор Федосеевич появлению майора.

— Северными. Из штаба корпуса. А вы беседуете с бойцами?

— Да. Перед трудным маршрутом на правый берег Днепра.

Они отошли в сторонку и остановились за кустами краснотала. Первым заговорил майор Добрин:

— Ваши написали на Ивана Гавриленко, что тот в бою под Зарубенцами проявил себя «явным трусом», как сказано в письме.

— Зачем обращать внимание на поклепы?

— Прокурор корпуса другого мнения. Он за то, чтобы Гавриленко изолировать, а точнее, арестовать как труса, склонного к дезертирству, если не больше. Вы же слышали, как Гавриленко несколько минут назад в споре, кажется с Мостовым, сам признался, что он трус?

Сильченко в ответ промолчал.

— Так как быть? Прокурор требует принять меры для «профилактики».

— Я не позволю, товарищ Добрин, никакому прокурору и вам подозревать красноармейца Гавриленко в склонности к дезертирству. Гм… Написал кто-то, что он явный трус. А вспомните свой первый бой, если он у вас был. Да, кажется, был…

— Был, и не один! — в глазах Добрина вспыхнули огоньки гнева. — Я участвовал во многих тяжелых боях.

— Гнев в таком разговоре не советчик, — заметил Сильченко. — Гавриленко честно рассказал о своем душевном состоянии во время боя, когда пограничник Живица обозвал его и таких, как он, трусами. А Мостовой, Вывозенко, Лопуцкий героями себя проявили? Подождите, подождите… Уж не Мостовой ли автор письма? За что-то он недолюбливает Гавриленко, хотя мобилизованы они из одного района и даже из одного села.

— Не знаю, — ответил Добрин. — Возможно, и Мостовой. Из письма видно, что тот, кто писал, хорошо был знаком с Гавриленко и до войны.

— Научиться бы заглядывать в душу людей. Но это нам не под силу, — с сожалением произнес Сильченко. — Лично я прежде всего обратил бы внимание на того, кто писал донос на своего товарища. Скорее всего это один из тех, кто желает соседу, чтобы у него корова сдохла.

— Так и сказать прокурору?

— Воля ваша. Гавриленко же я обижать не позволю. У него двое детей. Что скажет им мать, если его арестуют? Об этом вы подумали? Да и за что его арестовывать?.. Давайте кончим этот разговор, товарищ майор. У меня уже вторая встреча с вами, и опять не очень приятная.

— Я понимаю ваше настроение. Знаю, что у вас в прошлом году были неприятности — вы не выполнили приказа штаба дивизии. Прокурор побаивается, как бы не случилось у вас новой неприятности из-за таких, как Гавриленко.

Федор Федосеевич грустно покачал головой.

— Да. Я в прошлом году не выполнил приказ командира дивизии и за это имел неприятности. Но ведь полк-то я вывел из окружения. И вывел почти без потерь.

Добрин достал из кармана галифе коробку «Казбека».

— Хотите?

Сильченко взял папиросу. Закурил.

— В ту пору я находился на краткосрочных курсах и в выходной день приехал в полк, где служили мои друзья еще с довоенных времен. Захотелось повидаться с ними. Но погостить не удалось. Два полка дивизии, в том числе и тот, в котором я находился, были окружены немцами. Окружены наглухо. Среди первых убитых оказался и командир полка, мой друг Ермолаев. Обстоятельства вынудили меня взять на себя командование. Огненный смерч взрывов орудийных снарядов, мин, налеты самолетов-штурмовиков. По рации я получил команду: «Выходите из окружения «коридором», по которому вышел первый полк». Но я уже знал, что в «коридоре» немцы устроили настоящую сечу: от полка не осталось и трех рот. Повторять этот маршрут — значит идти на самоубийство. Как быть? Сами ведь знаете: приказ есть приказ! Командир дивизии приказывает выводить полк через «коридор». Но если выполнить этот приказ, полк будет разгромлен. Что делать?

— Да, ситуация, — вздохнул майор Добрин.

— Я ответил по рации открыто: «Буду выполнять ваш приказ!» На самом же деле я решил прорваться совсем в другом направлении — через молодой ельник. Чтобы ввести в обман противника, подтянул некоторые силы к «коридору». Немцы тоже послали туда новые подкрепления. Это означало, что мою радиограмму они перехватили.

— А командование дивизии, конечно, нервничало.

— Ясное дело. Прошел день, второй на исходе, а Сильченко не выводит полк из окружения. Чего он ждет? Почему не выполняет приказ? А я жил лишь одним: спасти полк, не опозорить память моего друга, погибшего командира Ермолаева. К вечеру второго дня, когда фашисты приковали свое внимание к «коридору», я объявил командирам, чтобы подразделения были готовы к атаке. Маршрут показал только перед самым выходом.

— Получается, вы тоже проявили недоверие к своим подчиненным командирам? — усмехнулся майор Добрин.

— В этом полку я знал лишь немногих. Обстановка была, сами понимаете, сложная…

— Понимаю, — кивнул Добрин. — Простите, если я вас обидел этим замечанием. Продолжайте, очень интересно, что же было дальше.

— Бойцы должны были ползти к ельнику двумя цепями. Первая цепь врывается в ближние окопы и навязывает немцам рукопашный бой. Вторая цепь, словно волна, перекатывается через них и, не задерживаясь, прорывается ко второй полосе окопов. Командиров и красноармейцев, конечно, удивило то, что они услышали. Все уже знали о приказе штаба дивизии выходить из окружения через «коридор» и о моем согласии.