Павел Автомонов - Ледовый десант

— Данке, — поблагодарил за похвалу Перелетный.

Эсэсовца Бремка, в отличие от Вассермана, не приводили в восторг ни японская сакура, ни испанская ель. Ему было не до любования красотами природы. Надежда Калина до сих пор не сказала, где спрятана сабля предков генерала Шаблия. Он уже хотел было прикончить пленницу, поскольку фронт приближался, а ему еще надо отвезти в Восточную Пруссию ящик произведений живописи из Киевского музея русского искусства. Среди других полотен есть и картина художника Штернберга, друга украинского поэта и живописца Тараса Шевченко — «Итальянка возле водоема». С такими ценными трофеями находиться вблизи линии фронта рискованно. Однако полковник Хорст Вассерман не разрешил убивать пленницу и пожелал сам поговорить с нею с глазу на глаз.

Бремк наперед знает, что Надежда Калина теперь все расскажет, поскольку помощником на допросе будет пес с собачьей фермы. На той псарне специально тренируют собак для допросов упрямых, но слишком ценных «языков». Собачья ферма — новое «оружие» немецкой контрразведки. Еще в октябре они уже приготовились было допросить Надежду с помощью собаки, но русские неожиданно начали атаку на село Гута. Пришлось бежать, даже пса оставили в яме.

На этот раз в парк «Александрию» Бремк привез не только собаку, но и трехлетнего ребенка — забрал его в Киеве у одной молодой матери, которую отправили на работу в Германию. Чтобы ребенок не кричал, он отдал его Надежде, да еще и с гостинцем — кульком эрзац-конфет. Побаиваясь недовольства полковника Вассермана, Бремк освободил пленницу от провода, которым она была привязана за ногу, и разрешил ей поиграть с ребенком.

Его немного беспокоило: как отнесется к «новому методу» допроса Вассерман. Он все-таки фронтовик. Да и об искусстве разглагольствует как профан, не знает даже, что «Джоконду» нарисовал не немец, а какой-то итальянский недоносок. Да, Хорсту Вассерману в этих делах далеко до брата Вернера Вассермана. Но все же они оба дети одних родителей! Должны понимать, что для допроса все методы хороши.

Неподалеку загавкала собака.

«Бедная! Мучается голодная в яме!» — мысленно произнес Бремк и взглянул на полковника, поправлявшего в это время козырек своей высокой фуражки.

— Пес? — удивился Вассерман.

— Мы привезли овчарку для допроса. Если эта большевичка не скажет, где спрятана сабля, то применим собаку, — решил ничего не утаивать Бремк.

Вассерман в ответ промолчал. Ему вспомнились слова фельдмаршала Манштейна: «Я-то здесь при чем? Я военный человек». В памяти всплыла жуткая картина: холм земли, а под ним шевелятся недобитые люди — пленные красноармейцы, матросы, женщины, дети, старики…

Вассерман посмотрел на Перелетного.

«Что заставило его перейти на нашу сторону? Неверие в победу Красной Армии? А может, он трус и не захотел идти на фронт? Или у него есть свои счеты с большевиками? Возможно, родители раскулачены. Может быть, сидел в тюрьме. Но брат рассказывал, что у него университетское образование. Значит, все это отпадает. Очевидно, перешел на нашу сторону из идейных соображений, имея в виду борьбу с Москвой за самостийную Украину. — Хорст усмехнулся. — Фантазия! Никто, никакой фюрер не даст Украине самостоятельности! Ибо это означало бы признать украинцев полноценной нацией. Но такого быть не может! Настоящая нация лишь одна — наша, немецкая!»

— Вы сами видели казацкую саблю, господин Перелетный? — нарушил молчание Вассерман.

— Да, герр оберст! Видел до войны. София Шаблий — моя соседка.

— Брат говорил, что она художница.

— София, скорее, причудливая женщина, влюбленная в цветы. У нее и огорода не было — кругом сплошь цветы: одни зацветают, другие стоят с бутонами и вот-вот расцветут, а третьи вянут. И так с ранней весны до морозов. Она и рисовала эти цветы. Сюжеты брала из украинских народных песен о любви. Никакого самостоятельного мышления.

— Вы говорите о ней, господин Перелетный, в прошлом времени.

— Да, герр оберст. София Шаблий умерла. Сердце…

Надежда Кабина сидела на лавочке под развесистой липой и покачивала на руках уснувшего ребенка.

Рядом с ней сидел, оперевшись руками на автомат, Магер.

Увидев Бремка и Перелетного с полковником, Магер вскочил, застыл по стойке «смирно».

Надежда продолжала качать ребенка, не обращая внимания на подошедших врагов.

— Чего сидишь? — подскочил к ней Перелетный. — Перед тобой полковник немецкой армии. Встать!

— Для меня вы все одинаковы. Все вы палачи, — с безразличием произнесла Надежда.

Вассерман попросил, чтобы ему перевели ее слова. Бремк и Перелетный, перебивая друг друга, перевели. Они думали, что полковник тут же вспыхнет гневом, начнет кричать, топать ногами. Но Вассерман спокойным голосом сказал:

— Надя, где спрятана запорожская сабля? Поделитесь тайной, и мы отпустим вас домой, получите даже награду. Сабля нужна для музея…

Когда Бремк перевел слова полковника, Надежда поправила волосы правой рукой, поддерживая левой спящего ребенка, прижавшегося к ней, как к матери, и тихо сказала:

— Ни про какую саблю я не знаю. Я жила на Десне, а сабля спрятана где-то на берегу Роси. А может, ее партизаны передали уже на ту сторону фронта. У генерала Шаблия была возможность…

Бремк, Магер и Перелетный были удивлены, услышав такое от своей пленницы. Им она всегда отвечала одно и то же: «Я ничего не знаю».

«Неужели на нее подействовал спокойный, доверительный тон голоса Хорста? — подумал Бремк. — Странно…»

— Вы полковник? — вдруг спросила Надежда у Вассермана. — Эсэсовец? Гестаповец? Прикажите им убить меня. Нет больше сил мучиться.

Перелетный перевел слова Калины.

— Я фронтовик, — с гордостью произнес Хорст Вассерман.

— А почему вы не на фронте?

— Я был на фронте. И сегодня еду на фронт. Я танкист. А ваш брат — пограничник, чекист. За Киев ведет бой танковая бригада полковника Майборского. У него есть танки «Капитан Тулин» и «5-я застава», — ответил Вассерман, подчеркивая, что ему многое известно.

— Тогда мы с вами еще большие враги, — сказала Надежда. — Мой брат служил на Пятой пограничной заставе.

— Кто тут кого допрашивает? — не сдержался Бремк. — Говори: где запорожская сабля? — замахнулся он кулаком на Калину.

— Ребенок спит. Устал, бедный. Скажите Бремку, чтобы он не кричал, — обратилась к Вассерману Надежда.

Полковник предостерегающе поднял руку и снова тихим, доверительным голосом спросил:

— Где сабля, Надя?

— Не знаю, — пожала плечами Надежда. — Расстреляйте меня. Хватит издеваться надо мной. Я ничего не знаю.

— Это ваше последнее слово? — повысил голос полковник.

— Последнее. Я не знаю, где сейчас сабля. Мой брат ничего про саблю не говорил.