Аида Гюмреци - Алые маки на серых скалах

— Не подходи к стеклу, лучше подай голос в дверь! — крикнула мать.

Но отец махнул рукой. Он привык, что люди в ночь-полночь идут к нему со своими горестями, поэтому без страха приплюснулся носом к окну.

Но не успел он спросить, кто там, как раздался выстрел. Еще пронзительнее его был вопль матери:

— Уби-ли-и-и! Люди, на помощь! Уби-ли-и-и!

Кинулась к упавшему сыну бабушка. А Аня опрометью бросилась за фельдшером.

Не успела она добежать до его дома, как он попался ей навстречу и, не дав вымолвить слова, потянул ее за руку. Слух об убийстве распространился молниеносно, все соседи уже были на ногах.

Когда Аня с фельдшером прибежали, дом был переполнен.

— С улицы из берданки саданули прямо в лицо! — сказал фельдшеру кто-то из мужчин.

Как ни старался фельдшер привести раненого в чувство, не смог. Не приходя в сознание, он умер.

Страшно было Ане смотреть на обезображенное лицо отца. Люди советовали на похоронах прикрыть покойника покрывалом. Но мать наотрез отказалась.

— Пусть, пусть все видят, как враги кромсают честных людей! Пусть злости в бедняках прибавится! — исступленно кричала она.

— Меня бы, старую, лучше убили! — горестно ломала руки бабушка. — Молодость, силушку бы его пожалели! Детишек бы по миру не пустили!

И что же — не выдержало сердце бедной матери: похоронили ее ровно через день рядом с сыном.

«Кто, кто убийца?» — без конца задавали сельчане друг другу один и тот же вопрос. «Какая разница, кто именно убийца? Ясно — богатеи… Все они причастны! Все кулачье надо уничтожить!»

Так думала и Аня. Она подала заявление в местную ячейку о вступлении в партию. Ей было шестнадцать лет, но приняли ее единогласно. И пошла Аня работать секретарем в ЧК Изосимского района. Но вскоре поняла, что она не успокоится, пока собственными руками не будет стрелять в убийц отца — врагов революции.

Аня постригла волосы на мужской лад, обула сапоги отца, приладила на свою фигуру его солдатскую форму и как заправская красноармейка отправилась в город Козлов. Там она впервые попала на прием к Тулякову.

— Хочу в заградительный отряд, который борется против беляков, то есть белобандитов. Оформляйте! — Тоя у Ани был категоричный.

— А как с молочком? — серьезно спросил Туляков.

— С каким таким молочком? — нахмурилась Аня.

— С материнским, что еще на губах не просохло?

От обиды у Ани навернулись на глаза слезы. Но она до крови прикусила губу, собрала всю волю, чтобы не уронить ни слезинки и не нагрубить.

— Убьют же, дурья голова! Мать твою жалко, да и ты пожить не успела еще…

— Успею. Состариться недолго. А мать… Не трожь ее имени! Раз сама, родимая, разрешила мне идти на фронт, кто запретит? — не сдержалась-таки Аня и повысила тон.

«Такая, пожалуй, не отцепится», — подумал Туляков и все же решил попытаться отделаться от нее ее же «козырем»:

— Говоришь, мать разрешила? Нипочем не поверю. Небось она там волосы сейчас на себе рвет, что дочка убежала из дому! Вот представь разрешение от нее и еще два от членов партии вашей Гостеевки, тогда и поговорим. А пока — марш отсюдова, с глаз моих долой! Работать мешаешь…

Хотелось Ане в сердцах обозвать Тулякова бюрократом прямо в лицо, но благоразумие взяло верх — сдержалась. Пришлось из Козлова шагать в свою Гостеевку: где пешком, где на редких попутных подводах. Стояла слякотная осень, от нудных дождей дороги развезло.

Дочери убитого председателя оказалось несложно достать две рекомендации от партийцев. А вот мать наотрез отказалась пустить ее на фронт.

— Я же тогда с твоего согласия пошла в Изосимовский ЧК! Какая теперь разница? — настаивала Аня.

— ЧК — это не фронт, где кругом стреляют и, того гляди, убьют!

— Опасность смерти, мама, везде одинакова. Лучше добром отпусти, а то уйду без твоего благословения — бог накажет: как раз и убьют.

Последний довод оказался сильнейшим. Верующая, малограмотная мать кое-как нацарапала бумажку о своем согласии и перекрестила дочь на дорогу.

Каково было удивление Тулякова, когда Аня снова объявилась и энергично втиснулась в густую толпу, заполнявшую комнату, где записывались на фронт добровольцы. Подошла ее очередь, и девушка молча положила перед Туляковым три бумаги.

Тот с трудом удержался, чтобы не расхохотаться. «Ну и дивчина… Кремень. Такую с пути не собьешь!» — восхищенно подумал он. Однако бумаги Новиковой все же начал читать.

В одной из них говорилось: «Засим полностью удостоверяю, что Анка, дочь Тимофея Новикова, лошадь на скаку могет остановить запросто. Пахать, как и пилить, колоть, что заправский мужик твой, дюже горазда. Она способностей необыкновенно мужиских и силов тоже недюжинных. Все проверено нами полностью хвактами. Отпускаем, как от сердца рвем, на пользу нашей родной Красной Армии.

Другая рекомендация гласила то же самое, за исключением одной фразы:

«И еще сказать — должен же хто ни хто от Новиковых отомстить за смерть нашего разнесчастного председателя Тимофея Ильича, зверски замученного кулачьем. Так хто это лучше ихней дочери исделает? За этим и отпускаем.

Мать же писала совсем коротко:

«Отпускаю на хвакте того, что все одно девка моя окаянная без мово на то благословенья убежала бы. Так лучше отпускать с бохом. На то я и подписуюсь разнесчастная вдова Тимофея моего Ильича незабвенного.

Туляков все три записки, написанные на помятых листах ученических тетрадей, аккуратно сложил и молча протянул Ане.

— Ну, так как? Хватит этого?

Туляков, нахмурив брови, посмотрел поверх головы девушки, чтобы не встретиться с ее пылавшими огнем глазами, и строго спросил:

— Так сколько же годков тебе минуло?

— Шестнадцать, товарищ Кириллов, — звонко отчеканила она, очень кстати вспомнив фамилию, которую вычитала на дверях.

— Ври, да не завирайся! Во-первых, я вовсе не Кириллов, а Туляков Никита Сергеевич. Кириллов — начальник повыше меня чином. Так что твой подхалимаж не прошел. Во-вторых, тебе от силы четырнадцать, не более. А ежели ты настаиваешь, что шестнадцать, значит, материнское молочко тебе впрок не пошло. — И, считая разговор законченным, Туляков обратился к очереди: — Следующий!

Аня на миг остолбенела, но через минуту подскочила к нему как ужаленная.

— То есть как это «следующий»? А я? Я тебе что — ноль? Пустота? Врешь…

— А ты пока расти! — едва скрывая улыбку, спокойно посоветовал Туляков и занялся очередным добровольцем.

— Поиздеваться захотел? За разрешением по слякоти этакой посылал? Думал, на слабака напал? Нет уж… Не возьмешь добром, пойду за вами самовольно. Не отстану, если даже, как собаку, камнями закидаете!