Хаджи-Мурат Мугуев - Господин из Стамбула. Градоначальник

— Евгений Александрович Базилевский, — боясь, как бы Татищев не забыл моей фамилии, поспешил представиться я.

— Сэр, ю спик инглиш? — пожимая мне руку, спросил англичанин.

— О, ее… Ай спик инглиш… — свободно заговорил я, целуя ручки дамам.

Татищев благосклонно кивнул головой, но в его глазах я уловил чуть заметный насмешливый огонек.

Дамы и англичанин в свою очередь представили меня нескольким, то подходившим к ним, то прохаживавшимся по залу, лицам.

— Я где-то встречал вас, но, убей бог, не могу вспомнить, — широко улыбаясь, сказал мне высокий, плотный мужчина, с которым только что познакомили меня.

— Вероятно, в Москве, Питере, а может быть, и в Париже, — небрежно и неопределенно ответил я.

Уж этого-то господина я очень хорошо помнил. Это был Тарасов, директор Азовско-Донского банка в Ростове-на-Дону, который я еще пять лет назад преблагополучно очистил, забрав из сейфа около трехсот тысяч рублей.

Подошли трое офицеров, окруженных молодыми девицами, сбежавшими в Крым из Москвы и Петрограда. Двое пажей в довольно затрепанных парадных мундирах и круглолицый, розовощекий студент сопровождали их. Не знакомясь, мы легко заговорили друг с другом.

Французы были социалистами из какого-то левого крыла своей партии. Они шумно восторгались гостеприимством генерала Врангеля и «русского народа», хотя и удивлялись, почему их до сих пор не познакомили с русскими социалистами и представителями рабочего класса.

— Это несколько удивляет и настораживает нас, — вертя пуговицу на своем добротном сером костюме, говорил социалист. — Я сотрудник «Пепль», и мне поручено встретиться и поговорить с русской либеральной и независимой интеллигенцией…

— И с рабочим классом, — густым басом добавил второй француз.

Татищев мило и любезно рассмеялся и, чуть потрепав по плечу второго, судя по большим, натруженным рукам, истинного рабочего, сказал:

— Просто повезло вам. Как говорят у нас, на ловца и зверь бежит. Вот он, русский интеллигент, близко стоящий к социализму, но считающий себя независимым и беспартийным. Не так ли? — указывая на меня, добродушно спросил он.

Французы с любопытством воззрились на меня. Англичанин, видимо понимавший по-французски, процедил:

— Это любопытно.

— Да, господа, неожиданные встречи всегда бывают самыми ценными и искренними, — произнес я. — Ведь, идя сюда, я даже и не представлял, что встречу здесь настоящих, подлинных представителей рабочей Англии и всегда революционной, всегда передовой Франции, — я сделал корректный поклон.

Иностранцы дружно закивали головами. На их лицах было написано любопытство и удовлетворение.

— Когда я ехал сюда, я думал, что здесь будет обычный раут, прием, встреча с высокопоставленными европейцами из коммерческого и финансового мира, и я даже хотел отказаться от приглашения, но, господа… — я выдержал паузу и восхищенно продолжал: — оказывается, нам сделала честь свободная, демократическая и парламентская общественность Европы, послав к нам, людям труда и разума, своих самых демократичных и просвещенных людей. Да, я не ошибся, господа, и я не льщу вам, называя вас самыми передовыми и просвещенными представителями Запада. Разве это не так? В двадцатых годах нашего взбудораженного войнами и революциями века кто является самым передовым и неподкупным носителем чистой идеи всемирного единения и братства? Вы, господа социалисты и делегаты рабочего класса, которому суждено в будущем стать хозяином земли! — воскликнул я, на всякий случай краешком глаза глянув на Татищева.

Он еле заметно кивнул головой и одобрительно улыбнулся. Вокруг нас уже была большая толпа переставших кружить по зале гостей. Шатилов тоже стоял возле и одними пальцами аплодировал мне.

— Браво, браво! Вы, господин…

— Базилевский, — подсказал ему Татищев.

— …Базилевский, очень верно и точно выразили то, что думает его высокопревосходительство генерал Врангель и мы, — после некоторой паузы, закончил Шатилов.

— Разрешите, господин генерал, перевести ваши слова этим господам? — предложил я.

— Прошу. Я не настолько знаю английский, — сказал генерал.

— Господа, — сначала по-французски, а затем и по-английски начал я, — господин генерал Шатилов, являющийся вторым лицом в Крыму после генерала Врангеля, просит передать вам: слова, произнесенные мною, являются программой н точкой зрения верховного командования русской Добровольческой армии в Крыму. Оно считает, что свободная Россия, которая вскоре придет на смену большевикам, будет страной разума, науки, прогресса и демократии. Поэтому ваш приезд сюда — это праздник всех сил правопорядка и гармонии между просвещенным капиталом и свободным трудом.

— Прекрасно сказано! — по-французски подтвердил Шатилов и пожал мне руку. То же сделали представители западной демократии и лейбористы парламента, восхищенные моим красноречием.

По правде говоря, я и сам понравился себе, и только профессиональное чутье и осторожность шулера взывали во мне. «Не трепись, хватит!»

Потом что-то говорил — я уже точно не помню — высокий, худой, с большим кадыком англичанин. Из всей его речи я запомнил лишь ее начало, так как дама-незнакомка стояла возле нас и с интересом смотрела на меня. Я слегка поклонился ей. Она ответила легким наклоном головы.

Затем говорили французы, кто-то из окружавших Шатилова людей, но все это было как в полусне. Я видел только лицо моей незнакомки, ее большие серые глаза.

— Господа, — донесся до меня чей-то голос, — прошу в банкетную залу… Медам и месье, господа офицеры, прошу, — высокий, темноволосый человек во фраке сделал приглашающий жест.

На хорах заиграла музыка. Мы пошли в боковую дверь.

Я еще раз уловил на себе пристальный, взгляд незнакомки.

В банкетной зале стояли длинные столы, накрытые, как любил выражаться один мой знакомый, «по первому разряду», — хрусталь графинов, высокие бокалы на тонких ножках, сверкающие ножи и вилки, белоснежные скатерти и салфетки, цветы на столиках и большие букеты посреди столов… И застывшие официанты во фраках и белых нитяных перчатках.

Возле меня очутился неизвестно откуда появившийся ротмистр. За ним стояло трое моих архаровцев — Попандопуло, врач-гинеколог, массивный, с сенаторской бородой на тупом, равнодушном лице, и… я оторопел… актер симферопольского театра, рассказчик жанровых сценок и анекдотов из еврейского быта Саша Колычев-Шуйский, на самом же деле носивший под двумя звучными боярскими фамилиями обыкновенную, довольно распространенную — Рабинович.

Он отлично знал меня, так как все свои свободные вечера проводил в казино и в игорных домах, не сводя глаз с играющих и со стопок золотых монет. Его даже называли «Германном» за эти ежевечерние посещения казино. Сейчас он не узнавал меня, хотя видел за зеленым столом неоднократно. По-видимому, его прочно и основательно проинструктировал ротмистр, перед тем как привезти сюда в качестве интеллигентного еврея от крымской общественности.