Хаджи-Мурат Мугуев - Господин из Стамбула. Градоначальник

«Не удрать ли подобру-поздорову?» — подумал я. Пока дела обстояли благополучно, но «пока». Я хорошо знал всю эту публику, которая окружала меня. Сегодня я еще был нужен им, а завтра?..

Мои деньги, мое ремесло, прошлое, наконец, политические комбинации, в которые втянули меня, не сулили мне спокойной и долгой жизни. Если газеты не врут, Врангель выйдет из Крыма и двинется к Москве. Я буду не только не нужен, но и вреден всем этим генералам. Да и Слащев неожиданно может опять стать фигурой в этом белом кавардаке. «Нет, Женечка, тебе надо сматывать удочки и махнуть в Стамбул… — решил я. — А как же Анна Александровна?» — вспомнил я госпожу Кантемир. И опять мне стало пе по себе. Никогда ничья судьба не беспокоила меня. Живут и живут, какое мне до них дело, — было правилом моей жизни, и вдруг… Я «не безнадежен». Я обозлился на себя, швырнул карандаш на пол, изорвал и сжег на свече подсчеты моих богатств.

В прихожей зазвонил звонок. Я слышал, как Клеопатра Георгиевна открыла кому-то дверь. Невнятно доносились обрывки слов.

— К вам пришли, — проговорила хозяйка.

Передо мной стоял Попандопуло. Грузный, массивный, задыхающийся. Он вежливо поклонился, просительно глядя на меня. Я открыл шире дверь, и грек протиснулся в комнату.

Зачем пришел ко мне этот по сути малознакомый человек? Я усадил его в кресло. Отлично зная, что за дверью притаилась вдова капитана, решил изолировать ее от нас.

— Дорогая Клеопатра Георгиевна! — позвал я. — Разрешите представить вам адмирала Попандопуло, командующего греческим военным флотом.

Вдова замерла, восхищенно хлопая глазами, сам же «греческий адмирал», всего сутки назад бывший анархистом, другом Махно и Кропоткина, невозмутимо смотрел на нас. По-видимому, его уже ничто не удивляло. Он, не поднимаясь, кивнул головой почтительно взиравшей на него вдове.

— Его высокопревосходительство тоже осведомлены о претенденте на престол? — робко выговорила она.

— Абсолютно! — подтвердил я. — Силы Греции на стороне правого дела. С нами бог! — торжественно закончил я.

— Кирие элейсон! [6] Господи помилуй! (греческ.). — перекрестившись, сказал ничего не понимавший Попандопуло.

— Теперь же, дорогая наша хозяюшка, как вы сами понимаете, высокого гостя из Греции надо угостить хорошим вином. Вот деньги, и прошу вас купить нам самой лучшей закуски и самого доброго вина.

— Ах, какой восторг! — пряча деньги в сумочку и закатывая глаза, простонала вдова. — Значит, вы тоже в заговоре?

Я запер за ней входную дверь. Попандопуло сидел, раскрыв рот.

— Какой заговор? — свистящим шепотом спросил он. — Никакой заговор Попандопуло не знает… Я цесный грек. Я не ходу пуля на свой башка…

— Успокойтесь! Она, — я постучал по лбу, — помешалась на высокопоставленных лицах. У нее такая мания. Погиб муж и трое детей, она и того… спятила. Скажите, зачем вы пришли ко мне? Ведь вы всего час-полтора назад были в Бельбеке.

Грек грузно задвигался на затрещавшем кресле, вздохнул и, показав глазами на стены, спросил:

— Еще кто тут?

— Никого! Я и эта сумасшедшая хозяйка. Можете спокойно говорить. В чем дело?

Попандопуло вздохнул, тяжело поднялся с места, открыл дверь, заглянул в уборную и на кухню. Осмотр квартиры успокоил его. Потом он полез в карман и вынул маленький салатного цвета конвертик.

«Бильеду», — вспомнил я петербургские гостиные, когда молодые студенты, танцуя с институтками, умудрялись передавать записочки друг другу.

— От кого? — разглядывая конверт, спросил я грека.

— От интересной дамы… Па-па-па! — вытягивая губы, восхищенно зачмокал он.

— Не стройте из меня дурочку, Попандопуло, — прервал я. — Ну?

— Слушайте мне, вы ж не Гектор, а я не Парис, чтоб из-за женщины воевать. — Он широко осклабился и доверительно шепнул: — От той дамочки, которая в фаэтоне с вами ехала.

— Интересно! А как же вы ее нашли?

— Вы цитайте этот писмо, а я вам потом объясню. — Грек налил из графина воды и выпил.

«Я ваш друг, несмотря ни на что. Не ночуйте сегодня дома. Прошу, умоляю, сделайте это. Не ночуйте дома!»

Я озадаченно посмотрел на грека. По-видимому, «анархист» Попандопуло не знал содержания письма.

— Как оно попало к вам?

Мой тон удивил его.

— А что? Есть какая беда? — и улыбка самодовольства сползла с его лица. — Я же уценый, мене пять раз за ницто сажали: то валюта, то будто спекулянт… то продажа солдатских шинелей. А я их видал? Я их и не знаю, какие такие шинели…

— Где вы встретили эту даму? — перебил я.

— Так я ж говорю, я сего боюсь и в Бельбек со страху поехал… и англичанину про Слащева все со страху болтал… а как вы поехали обратно, я напужался. Бабу эту, что про убитого мужа говорила, городовые, ну, как теперь, стража, по морде… Я

и в кусты, а потом на дрогах в город. Куда Попандопуло идти? Некуда. Я еще: больше спужался — и к этой даме… Больше некуда… всех боюсь. И вас, и контрразведку, и солдат, и всех! Я к ней, а живет она…

— Знаю, знаю! Говорите дальше.

— …На Морской, четыре, квартира девятнадцать. Я это еще вчера узнал, я к ней… Позвонил, а она…

Слушая его, я еще раз стал перечитывать письмо и с краю увидал крохотную приписку: «Не задерживайтесь и часа… Сожгите письмо».

— …а она в дверях, увидала меня, даже рукой за сердце схватилась. «Бог вас прислал… Вы знаете, где живет господин Базилевский?» — «Знаю, только я к вам, барыня-сударыня, с просьбой». Она перебивает: «Сядьте!» И только написала вот это. «Отдайте, говорит, сейчас же, найдите его, где хотите, но найдите…» — «Да он, говорю, дома». — «Сейчас же к нему… и отдайте это…» — «А когда я к вам с просьбой…» — «Завтра, завтра… с утра, а сейчас к нему — и в собственные, понимаете, в собственные руки». Я, конечно, понимаю, человек вы молодой? красивый, богатый, клад по нынешним временам.

— Вот что, Попандопуло, — перебил его я, — немедленно же исчезайте отсюда… и всю ночь не показывайтесь на улицу. И не ночуйте дома. У вас есть где переночевать?

Грек приподнялся с кресла, потом грузно осел в нем и тонким, жалобным голосом закричал:

— Ой-ёй-ёй! Опять прятаться, опять аресты! Вы шутите, господин Базилевский!?

— Не шучу. Я сам сейчас исчезаю отсюда. Через полчаса здесь будет контрразведка… И понимаете, и меня и вас за речи о Кутепове и Слащеве… — я провел пальцем по горлу.

С легкостью, непостижимой для такого толстяка, Попандопуло вскочил и ринулся к двери. Я поймал его за руку.

— Немедленно же исчезайте из города. И помните: я вам ничего не говорил, а эта женщина ничего мне не писала. — И я на его глазах сжег полученную записку.

Помертвевший от страха Попандопуло покорно кивнул головой и хрипло прошептал:

— Хорошо… Только заговор никакой я не знаю… — И исчез за дверью.