Хаджи-Мурат Мугуев - Господин из Стамбула. Градоначальник

— И что же?

— А я неотступно следовал за вами, Евгений Александрович, и когда вы у иностранцев были, и когда шикарный банк у персюка сорвали, и когда выбежали, искали кого-то…

— Ловко! — восхитился я. — А потом?

— А вот потом потерял вас… Виноват, но каким-то чудом вы раньше меня очутились дома. А я здорово поволновался.

— Почему?

— А как же? Человек вы известный, с большими деньгами» с выигрышем в кармане, один, ночью… А ведь городок-то у нас — слава богу, жулья да бандюг хватает… Еще боялся и потому, что капитан мне поручил следить за вами, а кому другому — прикончить вас. А мне и жалко и невыгодно. Как-никак еще пятьсот пятьдесят долларов за вами.

— Теперь будет только четыреста, — засмеялся я, отсчитывая незаконному сыну Александра Третьего три пятидесятидолларовые бумажки.

За дверью завозились, послышался еле слышный шорох.

— Клеопатра Георгиевна! — крикнул я. В коридоре стихло. — Клеопатра Георгиевна! — властно и громко повторил я. — Войдите! Мы ждем вас!

Через секунду в дзерь просунулась голова хозяйки.

— Звали? — медовым голосом проворковала она.

— Так точно! Я хочу, чтобы вы, осколок империи, присутствовали при возрождении царствующего дома и, как дворянка, воспитанница Московского института благородных девиц, видели, что я, камергер Базилевский, внес вклад этими долларами в фонд помощи для восшествия претендента на престол.

— Дай господи, помоги бог вашему высочеству, — кланяясь, прошептала вдова капитана первого ранга.

Сыщик стоял, вытянувшись во весь рост, с выпученными от недоумения глазами, держа в руке доллары.

— А теперь воздадим богу хвалу. Отправляйтесь спать, но с этой минуты вы, — я поднес палец к губам, — член тайного общества ревнителей императорского престола… А теперь — ни «звука… никому… и спать.

Вдова, пятясь, вышла.

Мы перешли, к деловой беседе. Теперь — я был в этом уверен — вдова капитана уже не подслушивала под дверью, а, лежа в своей постели, грезила о придворных балах и коронации ее таинственного гостя.

— Евгений Александрович, что я вам скажу, — вдруг начал Литовцев, — может, вы мне все деньги вернете… а? Я вам все равно верой-правдой служить буду.

— Не обольщайтесь чепухой, Литовцев, за «веру» я каждый раз вам; буду платить по двадцать, за «правду» — по тридцать долларов. Чем больше вы будете это делать, тем вам же лучше — скорее получите свои деньги.

— Так-то оно так, Евгений Александрович, да только дело не ждет… Он зашептал мне на ухо: — Дело в том, что красных туча тучей за Перекопом набралось… И пушек, и кавалерии, и сам Буденный… Словом, денежки надо иметь при себе… Мало ль что случится…

— Сведения откуда?

— Верные… Мне ли, сыщику, да еще имеющему везде уши и глаза, их не знать… Неважные дела на фронте, Евгений Александрович, вот потому я и беспокоюсь.

— Эта «вера-правда» стоит еще сто. Получите их, Литовцев, — и все… понимаете, все своевременно сообщайте мне. Мне тоже неохота знакомиться с большевиками.

— Вам первому!

Он ушел, а я еще с полчаса думал о его словах. Это было похоже на правду.

Румынский паспорт, виза и иностранное подданство у меня были, деньги имелись. Об Анне я просто забыл.

***

К десяти часам утра я был у англичан. Позавтракав с ними, мы дождались французов. Итальянцев и маркиза Октавиани не было. Они присоединились к нам позже, когда мы рассаживались по экипажам. По желанию гостей ехали не в автомобилях, а в фаэтонах — «забавных доисторических русских фиакрах», как назвал их один из гостей. Он не подозревал того, что эти экипажи были лучшими из всех фаэтонов Севастополя. Разместили по три-четыре человека в каждом. Конечно, Гасанка, сияющий белозубой улыбкой, черными усами и нагловатым взглядом, понравился всем.

Джонс, Анна Александровна, Октавиани и я разместились, в его нарядном экипаже, остальные фаэтоны потянулись следом» четверо конных полицейских сопровождали нас.

Мы выехали из Севастополя в одиннадцатом часу. Рассказывать о том, как гости ахали и охали, разглядывая достопримечательности города, панорамы Малахова кургана и Сапун-горы, не буду. Фотоаппараты щелкали на каждой остановке, а останавливались мы всюду, где только хотелось любому из иностранцев. Зная повадки полиции и контрразведки, я был убежден, что не только сопровождающие нас всадники, но даже некоторые из извозчиков были соглядатаями и ушами Татищева. Но разговор, шел на английском и французском языках, вряд ли эти мужланы понимали что-нибудь. Значит, им было поручено «смотреть», «наблюдать», а «слушать» должен был кто-то из молча конвоировавших нас всадников.

— Что это за странные люди? — не глядя на конных, спросила Анна Александровна.

— Остерегайтесь их! Глаза и уши контрразведки, приставленные к нам.

Она пожала плечами.

— Слишком самоуверенно и глупо держатся они, — прогуливаясь вдоль шоссе, сказала моя спутница. — А почему мне надо остерегаться их? Как вчера говорили вы, это вам надо опасаться такой публики.

— А я ни на минуту не забываю этого. Пока я с вами и ну жен господам иностранцам, они мне не страшны, но… как долго продлится это?..

Анна Александровна ничего не ответила, отойдя за каким-то полевым цветком еще дальше от дороги. Я нагнал ее.

— Безвыходных положений не бывает. В этом вы уже убедились вчера…

Я настороженно смотрел на нее.

— Да, да. Я знаю о метаморфозах, происшедших с вами всего за один только вечер, от фешенебля [5] Фешенебль — изысканный щеголь, франт (франц.). до узника контрразведки и неожиданного перевоплощения из арестанта в распорядителя светского бала… Находите выход и теперь…

Она знала о моих злоключениях в сыскном отделении и фарсе, поставленном Татищевым в стенах Дворянского собрания. И все же я не ощущал с ее стороны враждебности к себе.

Пока наша поездка проходила совершенно в духе partie de plaisir. Но я знал, что, согласно плану, в Бельбеке, а возможно и у завода крымских вин нас «неожиданно» встретят жаждущие поговорить с социалистами, подготовленные штабов люди.

Разговоры «европейских демократов» были одинаковы: «Ах как это похоже на дорогу в итальянских Альпах…», «…или на шоссе в Вогезах…», «У меня просто не хватает слов описать все эти красоты…», «Нет, нет, встаньте ближе, выйдет превосходная фотография…» О крымском пролетариате и севастопольских рабочих забыли. Анна Александровна несколько раз обращалась ко мне с тем или иным вопросом. О посещении ею казино не было произнесено ни звука. Правда, итальянский маркиз еще в городе сказал мне:

— Превосходный был банк, не правда ли? Вы, месье Базилевский, король удачи…

— Желаю и вам стать таковым, — сухо ответил я, давая ему понять, что этот тон не нравится мне.