Генри Стэкпул - Голубая лагуна [сборник]

Кувшины и тыквенные бутылки все были наполнены на последней остановке, но желательно было найти воды для вечернего привала.

Теперь-то Берселиус показал всю свою энергию и умение справляться с людьми.

Он занял место в хвосте колонны, и горе тому, кто замешкивался позади! Феликс шел вместе с ним; Адамс, занявший голову шествия, слышал их оклики на наречии заппо-зап. Нагруженные носильщики шли быстрым шагом и временами переходили на рысь, побуждаемые прикладом Феликса.

Несмотря на удручающий зной, они шли без передышки. Вперед, вперед, вперед, не видя перемен в однообразной местности: те же гряды холмов, те же безбрежные равнины кивающих трав, те же скудные деревья, тот же трепещущий от зноя горизонт, к которому, прямо и неуклонно, вел нескончаемый слоновый путь.

Голова кружилась от жары и света, но колонна не останавливалась. Энергия Берселиуса увлекала ее, как пар увлекает паровоз. Его голос, самое его присутствие вливали силу в слабеющие ноги и свет в ослепленные глаза. Он не щадил ни себя, ни других; впереди была добыча, след ее не успел остыть, и пантера в его душе гнала его вперед.

Около полудня они остановились на два часа в тени нескольких кустов. Носильщики наскоро перехватили пищи и напились, и тотчас же упали ничком, раскинув руки, в глубоком и непробудном сне. Адамс, почти обессилев, лежал на спине. Даже Феликс, и тот выказывал признаки усталости; один только Берселиус сидел под кустом, подобрав колени и устремив глаза в восточную даль, в мрачном раздумье.

Он всегда бывал таковым на большой охоте, перед встречей с добычей. Немой, задумчивый и угрюмый до дикости.

Можно было подумать, что когда-то, в незапамятные времена, человек этот был тигром, и что этот тигр все еще дремал в его душе, недоступной смерти, принуждая его время от времени бросать цивилизацию, скитаться по диким странам и сеять смерть.

В два часа пополудни они снова пустились в путь: вперед, вперед, вперед, по слоновому следу, который все продолжал тянуться прямо, как стрела, на восток, к синему горизонту. Страшная усталость, которую они испытывали перед дневным привалом, сменилась тупым дремотным состоянием, как это бывает после опиума. Колонна шагала механически, ощущая всего только две вещи: жесткую траву и землю под ногами и палящие лучи солнца на спине.

Так работали гребцы на древних галерах и строители пирамид под тяжким гнетом, двигаясь по приказу, как один человек. Но здесь не было ни голоса флейт для установления темпа, ни монотонной песни для подъема духа: один лишь голос Берселиуса, резкий, как удар бича, и приклад Феликса, стучащий по ребрам отстающих.

В лицо дул легкий жаркий ветерок. Адамс по-прежнему шел в голове колонны; он с трудом перенес утренний переход, и возобновление пути после полуденного отдыха показалось ему мучением; но нетронутый запас сил мощного организма пришел к нему на помощь, и ему вскоре стало легче. Тело его исполняло всю работу, как заведенная машина; дух отделился от него и испытывал странную экзальтацию, вроде опьянения, только более тонкую и отвлеченную. Темп шествия представлялся ему гораздо быстрее, нежели был на самом деле; залитые солнцем окрестности обширнее; волнующаяся трава, далекие деревья, горизонт — все говорило о свободе, неведомой человеку: свободе веющего в травах ветра; свободе беспредельной, бесконечной солнечной страны. То были меридианы молчания, и света, и равнин, и деревьев, и гор и лесов. Параллели девственной земли.

Он испытывал то, что испытывает птица, когда вздымается на вершины воздушного пространства или срывается в его долины; что испытывает стадо слонов, когда шествует горами и долами; что испытывают антилопы, когда зовет их даль.

Внезапно раздался крик Феликса, и заппо-зап примчался с поднятой головой и обнюхивал воздух. Затем он зашагал рядом с Адамсом, вперив глаза в далекий горизонт.

— Слоном пахнет, — ответил он на вопрос Адамса, потом, обернувшись, крикнул что-то Берселиусу и продолжал шагать, держа нос по ветру, с каждым порывом которого запах становился ощутимее.

Адамс ничего не чуял, но дикарь безошибочно мог определить, что поблизости находятся слоны; а между тем ничего не было видно, и это смущало его, ибо дикарь всегда боится того, что ему непонятно.

Нос говорил ему, что он должен видеть слонов, глаза же говорили, что таковых не имеется.

Внезапно колонна остановилась, как вкопанная. Носильщики побросали груз с криками ужаса. Даже Берселиус, и тот казался озадаченным.

В воздухе, невесть откуда, прозвучал резкий трубный глас слона.

Здесь, при свете дня, на таком близком расстоянии, в этом звуке чудилось что-то сверхъестественное. Ничто не шевелилось вокруг, кроме кивающих на ветре трав. Не видно было даже птицы в небе; а между тем где-то по соседству кричал слон, кричал громко и яростно, как кричит при нападении.

Звук повторился снова и снова, но тут перешел в стон и окончательно замер.

Мгновенно заппо-зап пришел в себя. Он знал этот звук. Где-то поблизости умирал слон, быть может, попав в капкан. Он бросился обратно, растолкал носильщиков по местам, перекликаясь с Берселиусом, помогая людям грузиться, и в один миг колонна уже двинулась в поход, прибавляя шагу, чтобы нагнать потерянное время.

Пять минут спустя они достигли небольшого подъема, за которым пролегало глубокое каменистое русло пересохшей реки.

В период дождей ее бы не перейти вброд, но теперь на дне не было видно и струйки воды. Посредине русла, как большая темная скала, громоздился труп слона.

Африканский слон — огромнейшее животное в мире, гораздо крупнее своего индийского родственника и много страшнее. Адамсу едва верилось, что он видит труп животного, когда он сравнивал его размеры с подбежавшим к нему Феликсом.

— Мертвый! — крикнул Феликс, и носильщики, собравшись с духом, спустились тоже, хотя и не без стонов и стенаний, ибо туземцам хорошо известно, что всякий, кто увидит лежащего слона, должен неминуемо погибнуть насильственной смертью; этот же слон улегся на веки вечные, свесив неподвижные уши и смиренно приникнув клыками к земле, в той позе, в какой застала его смерть.

Это был самец и, судя по росту, вожак стада. По мнению Берселиуса, он был очень стар. Один из клыков сильно прогнил, другой был поломан, а на боках виднелось несколько тех круглых болячек, называемых туземцами «дундо», которые всегда встречаются на трупах слонов; старые рубцы и раны говорили о старых битвах и многолетних скитаниях.

Прошло, быть может, восемьдесят или сто лет с тех пор, как он впервые увидел свет и пустился в чудесное свое путешествие по горам и долам, лесам и дебрям, причем за все это время прилег отдохнуть всего каких-нибудь двадцать раз; и так скитался он, не подозревая, что каждый шаг приближает его к этому месту.